Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

А Жанна будто угадала его мысли:

– Нас, наверное, тоже принимают за влюбленных.

– Почему бы и нет? – засмеялся Заблоцкий и локтем прижал к себе ее руку. И вдруг ощутил ответное пожатие.

– С Коляшей переписываешься? – спросила Жанна.

– Нет. Не наладилась у нас переписка.

– И ничего о нем не знаешь?

– Назначение он получил в Донбасс, в Горловку, а где сейчас пребывает – понятия не имею. Тебе он тоже не писал?

– Как-то раз поздравил с Восьмым марта, и все.

Без обратного адреса…

В голосе ее прозвучала горечь, и Заблоцкий подумал, что в ту давнюю пору легкие со стороны отношения между ней и Коляшей, порядочным, в общем-то, ветрогоном, были для Жанны любовью, может быть, даже настоящей и первой. И то расположение, которое она теперь ему, Заблоцкому, оказывает, не что иное, как отсветы той любви.

Откуда-то донеслись сигналы точного времени – одиннадцать.

– Муж тебя не заругает?

– Не заругает, – сдержанно ответила Жанна, и Заблоцкий понял, что о муже сейчас не следовало бы спрашивать. – У меня нет мужа. Я ушла от него. Взяла Димку, свои вещи и ушла к маме.

Заблоцкий молчал, не зная, что сказать.

– Он пьет. Я запах вина еще у Коляши с трудом выносила… О, как я ненавижу этих алкашей! Этот перегар, эти бессмысленные глаза, походка… Я с ним неврастеничкой стала!

– Димка – это сын? Сколько ему?

– Скоро три годика.

«Чуть поменьше Витьки», – подумал Заблоцкий. Спросил:

– В какой сфере народного хозяйства он трудится?

– В сфере пищевой промышленности. На мясокомбинате.

– Выгодный муж…

– От него выгоды… Между прочим, я к мясу равнодушна. Он если что и приносил, то для себя. Не нужны мне его суповые наборы, не нужны мне его скандалы и его пьяная морда…

Сказано это было с сердцем, сварливым бабским голосом, от которого Заблоцкий содрогнулся. Нет, если он и женится когда-нибудь, то только на девчонке, у которой нет опыта семейной жизни.

– Он мне упреки делает: «Ты готовишь как придется, душу не вкладываешь». Не хватало еще, чтобы он мою душу с борщом жрал!

– Давно вы разбежались?

– Эта канитель уже два года длится, надоело. Уходила, возвращалась, снова уходила, снова возвращалась…

Все, хватит. Надо на развод подавать. Скоро квартиру получать, он мне в ордере совсем не нужен.

– Но квартиру-то тебе на семью дают, в том числе и на него.

– Это теперь не имеет значения. Я в кооперативе состою, ясно?

– Но деньги на кооператив вы вместе накопили?

Жанна недружелюбно покосилась на Заблоцкого, будто он заодно с мужем покушался на ее права.

– Ты прямо как юрист рассуждаешь. Тоже небось квартиру не могли поделить? Ну так вот, на кооператив я сама заработала, ясно тебе? Давала частные уроки. И сейчас даю – на гарнитур зарабатываю. Если бы я на него рассчитывала, то по сей день у свекровки жила бы. Нет уж, хватит. От вас дождешься.

Дальше шли молча, прибавили шагу. Молча свернули к трамвайной остановке. Жанна спросила, который час.

– Мои золотые дома на рояле остались, – сказал Заблоцкий.

Как ни странно, Жанну эта банальность привела в равновесие и даже как будто развеселила.

– Где же теперь твой дом? – спросила она снисходительно. – И что вы с Мариной не поделили?

– Вероятно, она тоже решила, что без меня ей будет лучше.

– Выпивал? Признайся честно.

– С чего ты взяла? У меня на это просто времени не было.

– Гулял, небось?

– Это было. С колясочкой, каждый день.

– С жиру бесится, – решила Жанна.

Подошел трамвай. Народу было немного, и все опять обратили внимание на Жанну и на ее платье.

Жаннина мама жила неподалеку от филиала, в старом двухэтажном доме, который, судя по надвигающимся многоэтажным корпусам, подлежал в скором времени сносу. Дом стоял в глубине двора, отделенный от улицы палисадником.

– Странно, что мы с тобой раньше не встречались, – сказал Заблоцкий.

– Когда ты едешь на работу, я еще сплю. У меня занятия во вторую смену.

– Как у вас тут тихо…

Жанна прислонилась спиной к палисаднику и смотрела на Заблоцкого – красивая загадочная женщина, чужая жена, не живущая со своим мужем. Заблоцкий простил ей недавнюю нервозность, вернее, постарался забыть, потому что, как бы там ни было, вечер удался, и вообще он сто лет никого не провожал и не стоял вот так у калитки рядом с женщиной, до которой можно было дотронуться, обнять, привлечь к себе… Там, где еще недавно все было черно, обуглено, где валялись пахнувшие гарью головешки и земля, казалось, надолго потеряла способность плодоносить, на этом пепелище вдруг зазеленели стрелки молодой травы…

Заблоцкий приобнял Жанну за плечи, отпустил.

– Ну, спасибо тебе за хороший вечер. Беги, а то мама заругает.

Она тихо засмеялась, потрепала его по щеке, а потом потянулась к нему и поцеловала в другую щеку.

– Вот тебе мой автограф. Счастливо, Алька. – И добавила не то вопросительно, не то утвердительно: – Я позвоню…

Заблоцкий шел к трамвайной остановке, и ему было приятно, что на щеке его след губной помады. Потом он стер помаду носовым платком, но все равно ощущал ее кожей и поглядывал на редких пассажиров, преимущественно парней, тоже, как видно, возвращавшихся со свиданий, как равноправный член великого братства ухажеров.

Последний четверг месяца был у Заблоцкого «кормежным» днем – после работы он шел к маме. Мама любила традиции, особенно те, которые сама создавала, и в течение месяца у нее было несколько таких традиционных дней. В одно из воскресений, например, она уходила к школьной подруге играть в преферанс, и помешать этому могла только болезнь или какие-нибудь чрезвычайные обстоятельства. В другое воскресенье к ней приходила портниха, у которой мама шила уже много-много лет. Раньше, тоже в определенный день и час, к Нине, сестре Заблоцкого, приходила учительница музыки, теперь, слава богу, мама отказалась от мысли дать своей дочери музыкальное образование за отсутствием у нее способностей. Был также базарный день, день стирки, день генеральной уборки и так далее.

По мраморной широкой лестнице с высокими пролетами Заблоцкий поднялся на третий этаж и позвонил у старинной двустворчатой двери с резными филенками. Мама открыла сразу, будто стояла под дверью. Низенькая, в очках, за стеклами которых зрачки ее выглядели большими и расплывчатыми, она смотрела на него без улыбки. Он наклонил голову и поцеловал ее в щеку, она его – в лоб.

– Ты похудел.

Мама всегда встречала его этой фразой, так что он вправе был считать, что худеет непрерывно, все больше и больше, в чем только душа держится.

– От тебя пахнет потом, надо чаще менять белье.

Это она тоже всегда говорила. Очень возможно, что так оно и есть, но у него нет возможности каждый день надевать свежую рубашку.