Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

Из заднего ряда спросили про бытовые условия.

– С жильем пока имеются определенные трудности, дипломатично ответил Белопольский. – Так, как и везде, вероятно.

– Нельзя ли поконкретнее? – спросил тот же голос. – Вот у вас, в частности, какая квартира?

– Трехкомнатная полногабаритная, – усмехнувшись, ответил Белопольский.

– А семья?

– Пять человек.

В зале засмеялись, запереглядывались. Действительно, как у всех.

– Ну, а перспективы? – спросили из другого ряда.

– Планируется крупное жилищное строительство, так что милости просим, – опять усмехнулся Белопольский.

– Простите, вы случайно не вербовщик? Как там у вас с научными кадрами?

– Бывает, что кандидаты и новоиспеченные доктора работают младшими научными сотрудниками…

У выхода из зала Заблоцкого поджидал Сеня Шульга.

– В общем, я понял, старик, что нас там не ждут. А жаль.

– Да, – сказал Заблоцкий, – это фирма.

– И вообще, мне кажется, что все большие дела делаются сейчас в Сибири. Эх, если бы не мои хвосты… Облагополучились мы тут на солнышке, омещанились, живем, как тараканы за печкой. В старости вспомнить нечего будет.

– Соберешь внучат и станешь им рассказывать, как деда защищал диссертацию. А хочешь, могу сделать тебе на груди наколку: восходящее солнце и сверху большими буквами – СИБИРЬ. А ниже – «Не забуду мать родную». Видел нечто подобное в туранской бане.

– Леша, ты злой человек. У меня, понимаешь, душа встрепенулась, а ты ей на горло наступаешь.

– Ладно, Сеня, не будем об этом, – ответил Заблоцкий и пошел к себе.

Обработан и нанесен на диаграммы последний десяток замеров. Никакой ясности он не внес, только увеличил и без того большой разброс. Любую закономерность можно было придумать по этим замерам, любую! Оставить, что нужно, а ненужным пренебречь. Куда как проще.

Это было крушением. Сама идея оказалась несостоятельной, вздорной. Столько времени обманывать себя пустой надеждой, когда с первой же сотни замеров можно было понять, что он пошел по ложному пути! Скорей всего, здесь всякий путь оканчивается тупиком – что-то вроде трансцендентных уравнений. А ведь Львов предсказывал такую возможность, выражал сомнение в плодотворности его идеи. Но где там, он так верил в свою интуицию, так не сомневался в успешности собственных замыслов!

И что теперь? Время протекло сквозь пальцы, ничего не оставив взамен, кроме ощущения потери и тщетности усилий. А в гулких коридорах Храма Науки гуляли веселые сквознячки, в небо торжественно всплывали и лопались радужные пузыри его идеек. Шли дожди, снега, налетали грозы и суховеи, кружились в осенних хороводах листья с деревьев, и вновь пахло парной землей, и тянулась перед ним, суживаясь к горизонту, его невспаханная полоса с будыльями прошлогоднего бурьяна, и где-то в чистом поле привольно скакал еще не изведавший хомута и никем пока не взнузданный белый конь…

В иные критические минуты Заблоцкий словно бы раздваивался: одно его «я» жило обычной жизнью – переживало, страдало, делало глупости и пыталось их исправить, а второе – хладнокровно наблюдало за первым и резонерствовало: «Скажите, какие страсти! Больше пафоса! Больше искренности!» Сейчас зритель в нем был разочарован: молодой ученый терпел фиаско в своей научной работе, но не бил себя при этом пятерней по лбу, не рвал на голове последние волосы, не бросался под колеса городского транспорта и даже не напивался до бесчувствия, а мирно курил у окна, за которым шумел вечерний весенний город, пускал дым в открытую форточку и насвистывал блюз Бише «Маленький цветок».

Полынный привкус был во рту, мысли разлетались куда-то в гаснущее небо, все чувства покинули его, словно был он уже холодеющим трупом, и в этой глухой и болезненной пустоте слабо пульсировало только ощущение усталости и безразличия ко всему на свете.

Заблоцкий не помнил, сколько времени прожил в таком состоянии, – может быть, сутки, может, неделю. Но однажды утром он проснулся сам, без будильника, с чувством бодрости и некоего обновления, словно больной, перенесший кризис и находящийся на пути к выздоровлению. Он лежал с открытыми глазами, пытался разобраться, что с ним произошло, и вдруг понял: пришла освобожденность. Освобожденность от тягостной, удручающей работы. Не надо больше обманывать себя и других, делать вид и притворяться.

Он вернул Зое Ивановне столик Федорова, сказав при этом: «Все, кранты». Зоя Ивановна догадалась по выражению его лица, что он пришел к какому-то итогу, вопросительно подняла брови, но он, покосившись в сторону Вали, которая хоть и не глядела на них, но держала уши топориком, махнул рукой – потом, дескать.

Эмма Анатольевна, которая всегда все видела и слышала, но редко когда вмешивалась, поняла его слова по-своему и пропела:

– Алексей Палыч, умница вы наш, когда вам потребуется оформление, то помните, что есть такая Эмма Анатольевна, она еще не совсем старуха, и кривоножка, у нее в руках пока еще не дрожит. Если она вам напишет шрифт, то это будет шрифт, можете не сомневаться. И если я у вас буду первая, то вы у меня будете десятый.

– Это как? – спросил Заблоцкий.

– Ваша кандидатская у меня будет десятой. Кругленькое число. И ВАК все предыдущие утвердил. У меня легкая рука.

– Спасибо, Эмма Анатольевна. – Заблоцкий знал, что она к нему хорошо относится, и благодарил искренне. – Когда дойдет до оформления, я вас призову.

В конце рабочего дня Зоя Ивановна обычно уходила первой, но в этот раз задержалась, и Заблоцкий понял – ради него. Она сидела за своим столом и писала, он в чулане проявлял; когда он вышел и по обыкновению стал рассматривать на свет мокрые негативы, она спросила:

– Так что, Алексей Павлович, со щитом?

– Нет, Зоя Ивановна, на щите.

– Покажите.

Он разложил перед ней диаграммы.

Ей ничего не надо было объяснять. Она долго рассматривала диаграммы, сопоставляла. Потом сказала, помаргивая:

– Да, картина безрадостная.

– В том-то и дело…

Она принялась размышлять вслух: может быть, следовало взять параметры других, второстепенных минералов, присовокупить данные палеомагнетизма? Но здесь снова потребуется большая подготовительная работа – те же массовые замеры, и нет гарантии, что и этот путь приведет к успеху. Видимо, главная беда в том, что идея его абстрактна, он смутно представляет, какие физико-химические процессы стоят за ней, и потому вынужден искать вслепую.

– Может быть, я в чем-то и ошибаюсь. Покажите это Львову. В конце концов, он ваш научный руководитель.

Заблоцкий сложил диаграммы в папку, завязал тесемки. Нет, он не станет показывать это Львову. Ответ будет таким же.

– По крайней мере, здесь материал на хорошую статью. Ваша неудача может оказаться поучительной для других.