Евгений Городецкий - АКАДЕМИЯ КНЯЗЕВА

– Пусть учатся на собственных неудачах.

Зоя Ивановна сочувственно промолчала. Что ж, от неудач никто не застрахован, надо иметь мужество с достоинством пережить их. Это – наука…

Она стала собираться домой, и уже на пороге Заблоцкий остановил ее вопросом:

– Сколько примерно снимков еще осталось?

Она подумала, ответила:

– Снимков семьдесят-восемьдесят.

От силы неделя. И все. Больше ему здесь делать нечего.

Город готовился встречать Первомай. Фасады домов на центральных улицах украшались красными полотнищами и плакатами, и три цвета царили сейчас в городе: пролетарской солидарности, безоблачного неба и молодой весенней листвы.

Была последняя предпраздничная суббота, и Заблоцкий, свободный теперь от всяких неурочных дел, хорошо выспался, изжарил себе яичницу из двух яиц с колбасой, сварил в Розином кофейнике ароматный крепкий кофе. С Аллой он рассчитался неделю назад, выплачивая ей каждый месяц по четвертной, и питаться стал получше, и денег на еду уходило меньше – вот что значит не лениться и готовить дома!

С аппетитом позавтракав, неторопливо покурив, он отправился бродить по городу. Просто так, без цели. А может, и с целью, с мыслью, что видит все это в последний раз перед долгой-долгой разлукой, с тайным желанием, чтобы эти радостные, празднично-весенние краски скрыли под собой в его памяти жухлые цвета осени, мрачные тона маренго – мокрого асфальта…

Все его прошлое на этих старых улицах с лабиринтами проходных дворов, с пристройками к домам и с пристройками к пристройкам; в маленьких сквериках на перекрестках, где днем сидят пенсионеры и мамы с колясками, а вечером – парочки или гитарные компании; на трамвайных остановках, каждая из которых была отправной или конечной точкой определенного маршрута – к кинотеатру «Победа», к кинотеатру «Родина», к парку, к набережной, к «броду». Ходи, смотри на эти улицы, на старинные ветхие дома с увитыми плющом верандами, закрепляй в памяти, пока не смела их панельно-железобетонная ладонь реконструкции.

Старинная, еще екатерининских времен брусчатка площади. Сколько раз проходил он здесь в колонне демонстрантов – сначала школьником, потом студентом, держа равнение направо, и с холодком под сердцем слушал, когда с трибуны зазвучит усиленный репродукторами голос: «Слава советским геологам!», чтобы вплести свой голос в ответное радостное «ура». Светлое было время. А филиал ходил на демонстрации в колонне геологического треста: две-три шеренги, без оркестра, без знамени…

Бетонный парапет набережной, плиты откосов, уходящих в мутную днепровскую воду. Все это возникло за последние считанные годы, а раньше здесь были хибарки, пустыри, переходящие в плавни, низкий песчаный берег. Пацанами купались тут, каждый год кто-нибудь тонул, двое на его памяти подорвались на фашистской мине… А сейчас набережная – любимое место прогулок у горожан. В свое время и он здесь прохаживался с Мариной, и у парапета вечерами стаивал, глядя на лунную дорожку на воде, на размытые отражения городских огней…

А вон там, рядом с набережной, сохранились довоенные дома, и на их кирпичных стенах кое-где остались старые надписи: «Проверено. Мин нет. Сержант такой-то». И дата – поздняя осень сорок третьего…

Вся жизнь его здесь прошла – месяц за месяцем и год за годом. И теперь он собирается надолго, если не навсегда, оставить свой город и то, что до сих пор было ему так дорого…

Можно было бы, конечно, никуда не уезжать. Ну, не получилось с диссертейшн, досадно, обидно, но все же не трагично. Он еще молод, времени потеряно не так много. Надоело работать фотографом, непрестижно, бесперспективно? Охота еще раз попробовать силы в науке? Есть лаборатория каменного литья в солидном и уважаемом институте, есть геологический трест и при нем съемочная экспедиция, там тоже можно будет со временем наскрести материалец. Но только все это ему не по душе. Будь у него новые идеи, живой интерес к науке, можно было бы мириться с неустроенностью жизни, а так…

Будь у него семья, квартира – другое дело. В конце концов, ради блага семьи многим приходится жертвовать, нужны очень веские основания, чтобы бросать насиженное место и тащиться в неизвестность. Но что ему-то? В его жертвах никто не нуждается, да и жертвовать ему нечем.

Будь у него возможность часто видеться с сыном, влиять на него, участвовать в его воспитании… Нечего и думать! Марина и раньше делала все по-своему, не считаясь с его мнением и желаниями, а теперь сын для него потерян, во всяком случае, до той поры, когда научится читать отцовские письма и вразумительно отвечать на них.

И что же у него осталось? Любимая женщина?

Жанна как-то призналась, что если решится выйти второй раз замуж, то регистрироваться не станет и детей больше не хочет. Сказано это было для него, и он ответил, что разделяет ее взгляды. Действительно, зачем лишняя печать в паспорте? Коль поживется, так поживется и без печати, а нет – так никакая печать не удержит. И если они с Жанной сойдутся, то связывать их будут только добрые чувства – самая прочная связь и самая ненадежная. Порывать трудно в первый раз, потом проще и с каждым разом проще.

Пока она ласкова с ним, покладиста, а пойдут будни с унылым однообразием домашних обязанностей – как тогда? Она, судя по всему, девочка с запросами, и он парнишка с характером, хватит ли у обоих терпения и чувства юмора? А если когда-нибудь она даст понять, что он – примак?

Что-то слишком ко многому ему предстоит приспособиться – к характеру будущей жены, к роли примака, к работе, о которой раньше и думать не хотел, к самому сознанию, что приходится приспосабливаться. Как после этого уважать себя? И кем бы он стал, такой приспособившийся? Вообще, сердечная привязанность – не повод для того, чтобы мириться с долгой полосой неудач. Любим друг друга – значит, следуй за мной.

Ну, а куда следовать ему самому – это вопрос давно решенный. Конечно, хотелось бы выложить перед Князевым новенький кандидатский диплом, позадаваться немного – дескать, держись теперь, трапповый комплекс и габбро-долериты! Поработал бы у него еще сезон, присмотрелся бы, а там можно было бы показать производственникам, на что способна петрография… Мечты, мечты! Он привезет Князеву трудовую книжку с двумя последними записями, привезет диаграммы с замерами, честно все выложит. Какие еще нужны доказательства? Он, так сказать, выполнил наказ, вернее, приложил все усилия, чтобы выполнить, а то, что не получилось – ну, так это наука, в которой никто ни от чего не застрахован. Во всяком случае, совесть его чиста, научная совесть. Князеву это будет понятно.

Тут Заблоцкий по странным законам памяти вспомнил вдруг, как Князев прямо, открыто глядел в лицо начальника экспедиции, когда тот прилетал на вертолете в связи с находкой рудного валуна, и впервые, может быть, спохватился, что так ведь и не знает, чем закончилась эта история, дали Князеву возможность проверить свое открытие или сочли его незначительным и предложили проводить поиски в другом месте. Север – он большой…