Борис Евсеев - Площадь Революции: Книга зимы (сборник)

В руках у Демыча снова блеснула длинная спица.

Но и не нужно было спицей грозить!

Выходя из комнаты, Воля увидела: в кухне на полу валяется туша дикого кабана. С отрезанными ушами, с туго обмотанным и порванным ржавой проволокой горлом. А рядом с кабаном глядит в потолок мертвыми открытыми глазами рябая баба Фадеевна. Язык ее, вывалившийся далеко наружу, насквозь пробит такой же стальной спицей…

– Шибко языкатая баба была, – пояснил в сенях уже Демыч. И тут же скомандовал: – Повязочку даме на глаза! До Москвы, милая, в повязке поедете. Ну, будто вы с глазной операции, если кто по дороге привяжется. А там, глядишь, – и снимем повязочку!

В Москве остановились всего в трех кварталах от Во линого дома. Она судорожно втянула в себя знакомый дух Ветошного переулка.

– Ну будет, будет, – примирительно сказал Демыч, выходя из машины. – Может, когда и свозим вас домой-то. Хотя… без вас дом, конечно, снесут. Вы же единственной жиличкой были… Были, да вот незадача – без вести и пропали!

В метро (хоть по дороге о нем и говорили) не пошли. В одном из полуподвалов на Никольской Демыч отыскал крашеную желтой охрой дверь, втолкнул Волю туда.

Увиденное внизу подействовало на нее угнетающе.

Стучал без продыху электрический молот, вихрастый, с усами и в фартуке, кузнец совал под молот железный, раскаленный на конце шест. А за круглым, смахивающим на бачок водопроводный электромолотом, а за кузнецом – простирался зал скульптур.

– Славненько? А? Наша, наша работа! Целый год, даже год с лишним трудились. Нравится? Замену для морально устаревших статуй готовим. Меняем совок на современность! После нескольких взрывов, конечно. Уже и с Агентством по культуре и кинематографии про замену эту договорились…

Воля медленно шла меж скульптур, и чувство уже не сладкого, а абсолютно безнадежного ужаса прохватывало ее.

Наглая дурь, хамский блеск, полная потеря ума и всякое отсутствие творческого пульса, кривые руки, плоские лица, гнутые спины, вытянутые хоботком губы, застывшие в бронзовых отливах, в металлических ковках, – казались переходом к чему-то внебытийному: гадко бессмысленному, непроизносимому!

Внезапно Воля остановилась. Сперва толком не осознав – почему? Но тут же и сообразила: теперь косяком пошли не одиночные скульптуры – пошли скульптурные группы.

Одна из ближних групп представляла собой Сталина, Хрущева и собаку. Никита Хрущев сидел, Сталин, коварно задумавшись, стоял. При этом тиран – не выходя из задумчивости – выколачивал курительную трубку о лысо-хрущатую голову. У ног Сталина терлась маленькая, кривоногая, но видно, что задиристая, японская собачонка.

«Так ему и надо, кукурузнику химическому», – злорадно подумала Воля.

Однако пепел, выполненный отливщиком бронзы страшно правдоподобно – такой ветхо-серый, трубчатый, пористый такой пепелок! – все же попыталась рукавом с головы «кукурузника» (судя по лицу и улыбке, выбивание трубки о собственную голову подхалюзнически одобряющего) – смахнуть.

– Ошибка! Эту группу статуй отлили по ошибке! – Чуть запоздавший Демыч попытался тщедушным своим тельцем заслонить скульптурную группу от Воли. – Сейчас уже отливается новая группа: Никита Хрущев – попирает пятой пьяного Сталина. А над ними – бронзовое облачко грядущего народного счастья. Ну оттепель, неужто не соображаете? Кстати, возьмите на заметку: у Сталина будет голова филина. Ну, словно помер он от птичьего гриппа. А шерсть по хребту ему баранья будет. И здесь тоже символ!.. Но ведь тут только первый зал, милая. Прошу вас – глубже, ниже! Во второй зал, в третий!

Второй зал оказался теснее первого. В нем было меньше металлической пыли и было тише: не бухал в виски – гневно-безнадежно, как пьяная кровь, – электромолот.

– Нет, вы сюда вот гляньте!

Воля глянула и в смущении отвернулась.

Бронзовый Путин вгонял полуголой девке кляп в широко разинутый рот. Один глаз у девки был перетянут бронзовым ремешком с круглой нашлепкой.

– Демократии вашей кляп вставляет! А? Каково?

В другой раз Воля и сама бы прошлась насчет неполной свободы слова, печати и прочего. Но эта скульптурная группа (снова-таки «оживленная» кроликоухой невеличкой собакой, путающейся меж ног у президента) вызвала только досаду.

– Какая-то дешевая аналогия, – сказала Воля и почувствовала: ей не хватает воздуху. – И почему это «вашей демократии»? Вы что же, при рождении нашего нового строя не присутствовали?

– Бронзовая птичка! Демократия! Комсомол! Юность, юность моя, – вдруг зашелся в слезах квелый Демыч.

– А видите ли, – вмешался в разговор все это время отиравшийся где-то сзади немой монгол Аблесим, – Антипа Демьянович во время рождения российской демократии научную работу писал. Сперва в США, в штате Монтана. А потом – в Швейцарии, на Женевском озере. Как Жан-Жак Руссо!

– При чем здесь Жан-Жак? – Воля хотела обложить немого Аблесима матом или просто крикнуть: «Глохни, отстой!» Но, приглядевшись, увидела: монгол так же, как и она сама, дышит с трудом. «Видно, тоже, сердешный, медно-оловянной пыли наглотался. А то и свинца с алюминием!»

Уже никем не подгоняемая, двинулась Воля вглубь зала. Скульптуры выставлялись из полутьмы все реже, а по виду делались все более странными. И уже не страстную любовь как когда-то, а холодное отчуждение чувствовала пленница при виде человеческих изображений!

Мелькнул ненец верхом на собаке, затем целая семья северных народов, и опять же в собачьей упряжке, вывернулась из-за подземной колонны. Причем «народы» держали перед глазами длинные пушистые хвосты. «Торговлю затевают», – подумала Воля. Снова стали попадаться скульптуры одиночные. Однако чем дальше – тем непонятней становился их замысел, их аллегорический смысл.

Если шинели, косоворотки, толстовки повторяли то, что Воля видела в бронзе раньше: и в метро, и здесь же, в первом зале, – то с лицами творилось что-то неладное. Они удлинялись, сужались, приобретали черты неизвестных Воле животных и птиц. «Грифоны, что ли? Или, может, сирены?… Нет, не они».

Из курса в Архитектурном Воля, конечно, кое-каких античных химер помнила. Но здесь было что-то другое: неизвестное или, скорей, полузабытое.

Вдруг неясная мысль пробежала сквозь нее, трудноуловимое воспоминание о сути бронзовых лиц пролетело. Но тут же мысль с воспоминаем и рассеялись.

– Ну, что же вы задержались, милая? Вас ждет главное: третий зал!

В третий зал спускались по узкой железной лестнице. Сбоку едва светил сине-зеленоватый фонарь. Через какое-то время Воля прямо носом уткнулась в эмалированную табличку:

«Женская уборная. СУ 260».

С отвращением, даже с негодованием отвернулась она от невинной таблички. Причиной тому были дышащие в спину и злорадно созерцающие ту же табличку – «попросится, нет?» – мужики…