Борис Евсеев - Площадь Революции: Книга зимы (сборник)

«Невидимый мужик» скорей всего догнал-таки Волю. Потому что было видно: какая-то посторонняя сила, какой-то сгусток сработанного подземного воздуха поволокли ее к самому краю платформы. Да и сам мужик этот невидимый, после краткого электроотключения, стал конечностями своими слегка проступать: две ступни в дешевой кирзе, рукава сиреневой кофты, бомбон на лыжной вязаной шапочке…

В стороне же от края платформы, в вестибюле, происходило вот что.

До выключения света полусидевший в нише и картинно державший руку на матросской гранате, но при этом и ловко прикрывающийся какой-то – судя по крупноте и наглости набора – комсомолистой газеткой, Жорж Козлобородько привстал. Пора было отбивать рабыню революции! Именно готовя такое отбитие, всем Реввоенсоветом математически высчитывали время Х, именно за этим уже третий день на четырех разных станциях (сам Жорж, конечно, на «Площади Революции») поочередно дежурили.

Однако внезапная тьма это движение Жоржа предательски скрала. Поэтому ни притихший Натанчик, ни Настена, крестьянская дочь, ни умело избитый и приволоченный на станцию для воспитания и устрашения Валя Темкин, ни Клодюнчик, который, обнимая девицу Иннокентию и лепеча: «О Иннокентия, о мой верни русски жена», все сильней походил на приторно-ласкового ближневосточного тирана, – оценить его порыва и одновременно тонкого расчета не смогли. Повторять же – пусть и собственные движения – Козлобородьке было западло…

Кроме этого, чуть раньше, за секунду до отключения света, в конце зала раздались два хлопка, полыхнули почти разом две вспышки. И тут же – визги, стон, темнота. Только ноутбук эссеиста, вдруг ухватившего концовку романной истории (или только полагавшего, что она ухвачена), – светился синеньким тревожным огнем.

Свет – тускловатый, аварийный – дали, повторим, быстро.

И тогда же Воля, на бегу обернувшись, вновь обнаружила трещину в мраморном полу.

Трещина расширялась, росла!

Покосилась набок статуя градостроителя, полыхнул резкий белый огонь, и снизу, из-под земли, из чрева метро, словно по рельсам – что-то со скрежетом, со взметом и осыпанием искр стало подыматься.

Со страху Воля замерла, остановилась.

«Вот оно! Из-под земли! Надвигается! Грядет! Недаром – чуялось мне!»

Из мраморной трещины на миг показалась, сверкнув бело-металлической собачьей мордой, одна из трех песиголовых статуй. Всего долю секунды – пугая тяжким блеском, скорей сучье-подлянским острым носом – покрасовалась эта статуя на «Площади Революции»!

Тут же, не выдержав собственной спеси и тяжести, – она сорвалась, полетела вниз. Гадкая трещина – как-то неохотно и не враз– срастила края, затянулась.

При этом спуск неудачно подготовленной к установке статуи сопровождался гнусно-непристойным скрежетом – словно кто-то съезжал, припукивая, железной задницей по щербатым рельсам.

«Провалилась!.. Не будет!.. Замены одной революции на другую – не будет! А если придет какая… – так это будет Революция праведности!» Воля стремглав кинулась на платформу.

И как раз вслед за провалившейся вниз статуей грохнул несильный, явно местного значения взрыв.

Разрыв светозвуковой гранаты задел кого-то из пассажиров и напрочь оторвал руку немому монголу Аблесиму, единственному, кто кинулся за голой Волей и за которым в свою очередь уже бежали двое в штатском.

Обманутые маневром Аблесима, до этого укрытого с головой плащом, эти двое – а двоих для такой станции было, ясное дело, мало – упустили Демыча, вмиг сиганувшего вниз, к щербатым ступеням перехода. Упустили двое в штатском и полуголую Волю, которую неведомая сила втолкнула-таки в отбывающий поезд. Может, поэтому мало кто расслышал Волины – злобно выкрикнутые, неясно к кому относящиеся, уносимые набирающим силу и скорость поездом, слова, лязгнувшие звонко, как зубки:

Дым на станции стал опадать, серьезных повреждений имущества не было. Только у одной бронзовой статуи отвалилась нога и одновременно с ней рука. И оказалось: статуя советской птичницы – поддельная! То есть она только бронзирована сверху, а внутри нее чьи-то (в 1946 году, наверно, для смеху вмурованные) кости… Да еще продолжал стоять, прислонившись к ободу метроарки полуголый, плешивый, с поврежденной и кровоточащей кожей, неизвестно как проникший в метро, очень высокий, гноеглазый и неравнобородый старик бомж.

Старик был мертв. Но это заметили потом, позже…

И только автор эссе о терроризме, досидевший со своим ноутбуком ровно до часу ночи, дождавшийся выходящих на ночную смену уборщиков метро в оранжевых ярких жилетах (после взрыва он сразу же пересел на внутреннюю перронную скамеечку), только автор – и именно к концу отведенного для пассажиров подземного времени – стал понимать, что же в самом деле на станции произошло.

Он еще раз припомнил, а частично и записал, то, что предшествовало взрыву. Косвенным зрением снова увидел людей, сгрудившихся вокруг народного трибуна (автор дал ему в романной истории фамилию Выпродавченко) увидел женщину, скинувшую с себя в диком порыве метростроевскую форму, и многое другое увидел. Сам автор ни за кем, понятное дело, не гнался и прямо ни в чем не участвовал. Потому что чувствовал: дым рассеется, и одни постараются происшедшее скрыть, замазать, другие наоборот размалюют – хоть святых выноси.

«И обзовут это свободой слова. Или – гласностью особого рода обзовут, прохвосты.

Негласная, негласная весть нужна! И весть эта здесь, в малом компьютере. А негласная она потому, что не выболтана первому встречному-поперечному, не убита телетрепотней. Да к тому ж всем своим составом на слезах и огне до кости пропекающей прозы она замешана… Эта негласная весть и будет куда надо послана, вставлена в «книгу зимы» будет. Но тогда… Тогда надо спешить! Ведь и негласная весть хороша, когда она сегодняшняя, последняя, не утратила еще свежести и новизны!»

Выйдя в начале второго из метро, жадно окунув голову и плечи в едва прихваченный морозцем декабрьский воздух, эссеист-повествователь на миг приостановился. Все последние дни – так же, как и нынешним вечером – подкожный зуд этой зимней истории, этой комковатой, но и слитной, не разъединяемой на листы книги зимы, не давал ему покоя.

И вот – книга внезапно кончена!