Александр Колчинский - Москва, г.р. 1952

Так получилось, что практически ни у кого из других моих тогдашних знакомых не было братьев, и я долгое время считал, что подобное в порядке вещей. Конечно, думал я, до ножа дело доходит нечасто, но ничего хорошего от старшего брата ждать не приходится. Интересно, что мой дальнейший жизненный опыт не очень сильно изменил это детское представление. В идеале отношения между братьями (и сестрами) всегда замечательные, но в реальности часто вполне отчужденные, а порой и враждебные, полные взаимных обид и претензий.

Быт Богачевых был на редкость безалаберным, особенно по сравнению с нашим. Однажды придя к Саше, я увидел на столе расплывающийся кусок масла, который лежал на клеенке не только без тарелки, но даже без бумаги. Эта картина была достаточно типичной, а потому наличие у Богачевых красивых хрупких предметов не могло не вызывать удивления. Особенно странно было видеть в углу на пианино изящные фарфоровые статуэтки немецкой работы, изображавшие музыкантов камерного оркестра; я всегда недоумевал, как эти музыканты ухитрились уцелеть.

Саша часто приходил ко мне домой, мама его кормила, предварительно отправляя вымыть вечно чумазую физиономию и грязные руки. А однажды отправила вымыть ноги и сменить носки, что он безропотно исполнил.

Мама считала, что самое главное для здоровья ребенка – это свежий воздух, поэтому все мое детство она гнала меня гулять, а летом делала все возможное, чтобы я ни дня не пробыл в городе. Может, поэтому, когда вырос, я особенно любил жаркую летнюю Москву.

Когда маме удавалось отправить меня на улицу, мы с Богачевым и с другими приятелями играли в футбол, в ножички, в штандер, в колдунчики. Колдунчиками называлась игра в салки команда на команду. Тех, кого осалили, выстраивались в цепочку, и если оставшийся «на свободе» игрок этой команды касался кого-нибудь из цепочки, то все они имели право опять разбежаться. Поэтому водящая команда должна была не только салить, но и охранять цепочку.

Зимой мы катались с залитых льдом деревянных горок, они были во многих дворах. Заливали эти горки дворники, но я, как ни странно, никогда не видел этот момент.

Те, кто помладше, съезжали с горки сидя, на куске фанеры или картонки, которую приносили из дома или находили на помойке. Те, кто постарше, съезжали стоя, а кто посмелее – старались выкинуть при этом какой-нибудь фортель: проехать задом наперед, или на одной ноге, или во время скольжения присесть пистолетиком и выпрямиться… Я старался равняться на ловкого и отважного Богачева.

Двор моего дома не был приспособлен для игр – там был неровный асфальт, мало места и много мусорных баков, да и у Богачева двор был не лучше, поэтому мы ходили во дворы ближайших домов. Один из них почему-то назывался «корейка», а другой «китайка», хотя никаких корейцев и китайцев там, разумеется, и в помине не было.

«Корейка» находилась позади большого дома на углу улицы Веснина и Сивцева Вражка, а «китайка» – чуть подальше по Сивцеву Вражку, позади больших корпусов дома 51 по Арбату, увековеченного в романах Рыбакова. «Корейка» была лишена какой-либо растительности, а на «китайке» росли какие-то кустики, стояла пара скамеек, в глубине виднелся небольшой домик, каких было много в арбатских переулках. Однако ни постоянно сидящих старушек, ни местных чудаков, ни игроков в домино, ни сложившихся мальчишеских компаний в этих дворах почему-то не было – то ли оттого, что они были окружены большими многонаселенными домами, а может, потому, что оба двора были проходными… Когда мы приходили туда с Богачевым, мы не чувствовали себя там ни «своими», ни «чужими». Иногда я приходил туда один – погонять мяч.

Вообще, мне кажется, что к началу 1960-х «культура» дворовой жизни, о которой часто пишут те, кто родился на десять-пятнадцать лет раньше меня, уже пошла на убыль. Наверное, это было связано с расселением коммуналок, начавшимся как раз в эти годы.

В то же время ходить одному по арбатским переулкам и особенно по проходным дворам всегда было немного рискованно: время от времени подходили приблатненные подростки и просили прикурить, причем следующей фразой обычно было требование пятнадцати копеек; иногда при этом появлялся нож. Я особой отвагой не отличался, но денег как-то умудрялся никогда не давать и не помню, чтобы мне пришлось из-за этого драться. Богачев был не задирист, но решителен и бесстрашен. Наметанный глаз сразу отмечал сколотый в бою передний зуб.

Зимой по воскресеньям мы с Богачевым и общими приятелями часто ездили на каток.

Самым близким был каток в «Парке культуры», но его мы не любили, хотя каток был гигантский – все аллеи и дорожки парка, начиная почти от самого входа, зимой заливали льдом. Но на этих аллеях и дорожках распоряжалась шпана, гонявшая на запрещенных беговых «норвегах». И хотя парк патрулировали милиционеры (в форме и на коньках), они не могли проследить за всеми его уголками. Шпана приставала, могли сбить с ног, отобрать деньги.

Обычно мы с Богачевым ездили на каток в Лужники, в так называемый «Детский городок». Там был прекрасный лед, удобные раздевалки, буфет, где продавали горячий кофе и вкусные слойки. Из репродукторов неслась музыка, кружились нарядные девочки в специальных костюмах с короткими юбочками – все это создавало ощущение праздника, особенно в солнечную погоду. Да и добираться до «Детского городка» было просто и быстро, минут двадцать на троллейбусе.

В теплое время года развлечений было меньше. Порой мы с Сашей не знали, чем себя занять, и тогда часами валяли дурака. Мы выковыривали куски свинца, которым были залиты швы между мраморными плитами на здании Министерства иностранных дел, или залезали на охранявшуюся территорию небольшой фабрики на углу Плотникова и Сивцева Вражка воровать металлические скобки для стрельбы из рогаток. Но чаще всего мы норовили что-нибудь взорвать.

Основными взрывчатыми материалами были головки от спичек и бумажные пистоны для детских пистолетов. Наиболее громкий звук можно было получить одним из двух способов. Для первого надо было найти две тяжелые монеты – годились царские пятаки, но лучше всего были серебряные полтинники, которые имели хождение в 1920-х, но в годы моего детства еще нередко водились у мальчишек. Между двумя монетами надо было аккуратно положить 25–30 пистонов и крепко обмотать всё вместе изоляционной лентой. После этого «бомба» подбрасывалась вверх так, чтобы она плашмя ударилась об асфальт. Звук был такой, как будто асфальт взорвали.

Та же цель достигалась и с помощью двух толстых болтов с одинаковой резьбой и подходящей гайки потолще. Гайку наживляли на один из болтов, в образовавшуюся лунку наталкивали как можно больше серы от спичек и крепко завинчивали второй болт. Эту конструкцию можно было швырнуть вверх или в стенку. Грохот был что надо, а к тому же один из болтов часто срывался с резьбы и летел в непредсказуемом направлении.