Анатолий Постолов - Речитатив

Одинокая белая птица возникла в выгоревшем от зноя небе, как меловая метка на полотне. Солнце жгло немилосердно. В птичьем зрачке медленно вращался пересохший ломоть невадской пустыни – ее скудно разбросанная растительность, с последней надеждой прикипевшая к эпителию сухой каменистой почвы. Седая щетина кактусов… Игольчатые кусты юкки… Обветренные, обожженные солнцем солдаты пустыни – они нестройными рядами взбирались на куцые высотки, волоча за собой смятые клочки тени.

Дорога, которая разворачивалась неряшливым шлейфом, перебегая с холма на холм, похоже, стала частью этого колючего пейзажа. Проложили ее в сороковые годы прошлого века от медного месторождения в южном аппендиксе Невады к Боулдер-Сити. Через несколько лет обнаружилась неточность геологических изысканий – запасов медной руды в этом месте явно было недостаточно для долговременных проектов, и тогда городок, возникший рядом с медными копями, обезлюдел, превратившись в очередной город-призрак на этой выжженной земле. В семидесятые годы на скалистом плато построили крупный ретранслятор, но улучшать дорогу никто не собирался. Асфальт на всем ее протяжении растрескался и во многих местах уже был захвачен колючками и пучками сухой травы.

Машина появилась из-за холма, как желвак на вялой анемичной мышце больного. Это был двухдверный ярко-красный «мустанг» со сферическими никелированными колпаками, слегка потускневшими от дорожной пыли. Шустрый бурундучок, перебегавший в этот момент дорогу, так и присел, парализованный видом катящегося на него монстра. Машина притормозила, и клаксон выдал короткую саксофонную руладу. Бурундучка как ветром сдуло с дороги.

Машина стала набирать скорость. В ней сидели двое. Мужчина и женщина. Мужчину звали Юлиан. Он был средних лет. Невысок, крепко сбит. Его обгоревший на солнце круто закатанный лоб с глубокими залысинами сиял непревзойденной гаммой оттенков от палевого к малиновому, чем-то напоминая лбы патриархов и святых на картинах старых мастеров; впрочем, чуть плутоватые светло-серые глаза и постоянная ироничная усмешка в углах губ возвращали этот образ в земное и хорошо обеспеченное лоно. Дипломированный психотерапевт, он уже около десяти лет вел собственную практику в Лос-Анджелесе и на свое сорокапятилетие сделал сам себе отменный подарок – снял новый офис, расположенный в деловом секторе Беверли-Хиллз.

К своей профессии Юлиан относился – как в общем-то ко всему в жизни – без особой привязанности. С течением времени он создал небольшую, но более-менее постоянную клиентуру. Потеря одного-двух клиентов воспринималась им как удачная возможность лишний часок полазить по интернету или заглянуть в книжный магазин по соседству. Он также обожал путешествовать по незнакомым местам. Свое отдаленное будущее он видел именно там: на нехоженой тропе или неезженой дороге где-нибудь в американской глубинке, в перуанских джунглях или еще бог знает где.

Машину тряхнуло. По днищу забарабанили осколки щебня. Женщина, сидевшая рядом с ним, сняла большие солнечные очки и потерла глаза. Она потянулась, похрустывая косточками, опустила боковое стекло и, откинув назад сиденье, выпростала в окно свои смуглые ноги, с удовольствием пошевеливая пальчиками. В машину ворвался горячий воздух пустыни.

– Ты сошла с ума, – произнес мужчина, не поворачивая головы и продолжая следить за дорогой, основательно разбитой на этом участке.

– Жюль, мне надоело сидеть битый час под кондиционером. И потом, я должна поменять позу.

Женщина сказала это без раздражения, но тон ее голоса не оставлял никаких шансов на уступки. Женщину звали Виолой. Свое полное имя «Виолетта» она недолюбливала и пользовалась им только при заполнении документов и еще в тех случаях, когда хотела подчеркнуть дистанцию при знакомстве. Выглядела она лет на десять моложе своего спутника. У нее были темные, очень живые глаза, аккуратно вздернутый носик с изящными ноздрями и чуть приоткрытые губы, очерченные с удивительной природной щедростью. Она почти никогда их не красила. Те мужчины, которыми судьба окружала Виолу в жизни, глядя на нее спящую, часто не могли оторвать глаз от сдвоенного, покрытого нежным пушком бугорка в месте соединения губного желобка с верхней губой. И, если где-то в подлунном мире существует полная волнующих поворотов, заводей и перекатов река по имени Эротика, то у Виолы с этого чувственного бугорка она и начиналась.

Родители дали ей имя в память о бабушке-долгожительнице, но с малых лет все в доме называли ее Викой. Как-то раз в пятом классе учительница спросила: «Так ты, Андреева, у нас кто – Вика или Виолетта?» – «Вилка она!» крикнул двоечник с последней парты… Класс громко заржал. Прозвище прилипло. В начальных классах она была некрасивой угловатой девочкой и свыклась с мыслью, что от «вилки» ей уже никуда не деться. Она стеснялась своей худобы, острых, слегка повернутых внутрь коленок и локотков, похожих на обглоданные куриные косточки. Одно время она пыталась превратиться в толстушку, поглощая невероятное количество булочек с изюмом; булочки округлили ее личико, но никак не хотели участвовать в округлении конечностей. Обидное имя исчезло само собой, когда после летних каникул она появилась в своем восьмом «А» – заметно повзрослевшая, длинноногая с небольшой, но уже четко прорисованной грудью, и мальчик, который за эти два-три месяца подрос разве что на вершок, увидев ее, произнес: «Ну, ты…» – и замолчал, «вилка» застряла в горле. «Что, не узнал меня, Люсик, – засмеялась она. – Это я – Виола».

Тем летом она отдыхала с матерью в Симеизе, и квартирная хозяйка стала называть ее Виолой. «Потому что Виолетта – очень легкомысленное имя для девочки», – объяснила она. К тому времени привычное и одомашненное «Вика» стало восприниматься вроде надоевшей детской игрушки. Зато «Виола» звучало свежо и без слащаво-опереточной нотки, которая ей всегда слышалась в Виолетте. Мальчики из старших классов, знакомясь с ней, стали произносить ее новое имя нараспев, округляя губы и растягивая «о», при этом они очень походили на рыбу вытащенную из воды, что Виолу чрезвычайно смешило. Слегка подретушированное имя определило ее статус, как оказалось, надолго.

Каменистые холмы неожиданно кончились, и впереди открылась пологая равнина с фиолетовыми вкраплениями вереска на серых подушках дюн.