Александр Мелихов - Мудрецы и поэты

Изгнать нужно также иронию, которая есть только следствие неспособности говорить дельно, и бесконечные псевдоразмышления героя, преуспевающего молодого доцента, готовящегося к докторской защите. Сломайся у этого доцента холодильник, он бы обратился к специалисту, а вот в «жизненных вопросах» (он подумал это очень язвительно) каждый считает себя специалистом. К сожалению, автору, видимо, представляются похвальным делом «поиски и сомнения» там, где, с одной стороны, есть полная ясность, а с другой – тупоумие и мошенничество. Глупцы считают себя вправе оспаривать истину, пока умный не вдолбит ее и в их тупую голову – ум должен превратиться в слугу глупости. Эти давно известные истины не открывают, а выполняют! Разумное убеждение, доказательство – вещи полезные, но ими тоже не следует злоупотреблять.

Но в рассказе был один диалог между доцентом и вахтершей, вернее, женщиной-вахтером того же института. В этом диалоге раскрывается неизмеримая нравственная пропасть, обнажающая все духовное ничтожество первого и неизмеримое моральное превосходство второй. Это очень интересная и важная мысль: образование и распущенность могут идти рядом. Хотя, конечно, эта мысль тоже не нова, восходит она к Руссо, но была не нова и у него.

Он подумал, что эта женщина-в ах тер, которую и следовало сделать героем повествования, самим своим скромным и честным образом жизни, даже вне сферы производства, приносит обществу куда больше пользы, чем этот самовлюбленный хлыщ, который, скорее всего, еще и бездарный шарлатан (жаль, что автор этого не раскрыл, да и о самовлюбленности доцента приходится больше догадываться – автор неглубоко продумал свою концепцию), и нам, обществу, следовало бы как-то поощрять ее, и материально, и морально. Особенно морально, всячески окружая таких людей почетом и уважением, даже если придется потеснить более одаренных. Будем откровенны: самый нравственный и скромный человек может поколебаться на своем пути, не встречая знаков внимания от общества. Он вспомнил, что нечто подобное также есть у Руссо, и, испытывая удовольствие от безукоризненной работы своей системы каталогизации, быстро разыскал выписку: «Мудрец вовсе не гонится за богатством, но он не равнодушен к славе (да, да, подумал он с горьким удовлетворением, будем откровенны – это правда). И когда он видит, как дурно она – слава – бывает распределена, его добродетель, которую дух соревнования оживил бы и сделал полезною для общества, начинает томиться и постепенно угасает в нищете и безвестности». Да, да, думал он, это совершенная правда, и ему сделалось грустно и хорошо. Но что там дальше? «Пусть первоклассные ученые получат при дворе почетный кров; пусть они получат там единственную достойную их награду: возможность содействовать своим влиянием счастью народов, которые они научат мудрости». Чудесно! Это прямо о нем! И еще дальше, обращение к людям обыкновенным: «Предоставим другим заботу учить народы их долгу и ограничимся тем, что будем выполнять свой долг». Боже всемогущий! Да ведь это самое он и проповедует столько лет, и, кто знает, может быть, небезуспешно. Кто знает, какие всходы дадут семена, брошенные им в души молодых людей, присутствовавших на вчерашнем вечере! Кто знает… И как его понял эрменонвилльский мудрец, живший два столетия тому! И как после этого не перечитывать свои выписки! Людмила говорит, надо искать, а не пережевывать навязшие в зубах истины. Чего искать? Способов уклонения от выполнения долга? На минуту ему стало горько, но он вспомнил, что его положение в семье похоже на положение Льва Толстого, и эта мысль снова наполнила его гордостью. Он сидел глубоко растроганный и не скоро принялся за черкасовскую статью.

Черкасов ему импонировал независимостью и прямотой суждений, тем, что не ленился напоминать об ответственности человека перед собой, перед природой, перед прошлым и будущим. Из Черкасова он на этот раз выписал совсем немного – относительно того, что трудности общения между людьми исчезнут с воспитанием всесторонне развитой личности. Выписал также возникшую у него в связи с предыдущей собственную мысль о том, что искусство должно упрощать общение людей друг с другом, значит, ненормально то положение, при котором считается нормальным, что литературные, музыкальные вкусы личности принадлежат к самой интимной стороне ее психики. Черкасов, в сущности, тоже не давал ничего нового, он был более компилятором. Правда, компилятором способным, но не нужно забывать, что слово «компиляция» проистекает от латинского «грабить», – иногда бывает полезным вникнуть в первооснову слова.

Но Черкасов стимулировал его собственную мысль, причем мысль, принадлежащую к поэтической стороне его сознания, он это чувствовал, и он хорошо, крепенько поразмышлял, прогуливаясь по балкону, и кое-что счел нужным записать. Он размышлял об очищающей роли жизненных невзгод, о борьбе света и тьмы, веры и безверия, истины и обмана, о различии науки и искусства: наука анализирует, а искусство синтезирует гармоническую личность, о соотношении национального и всемирного, современного и вечного и еще раз убедился, что истинно национальное обязательно будет и всемирным, а истинно современное – вечным. Если копнуть поглубже, увидишь, что справедливым и разумным всегда считалось одно и то же. Людмила говорит, что если копнуть поглубже, то убедишься, что во все времена люди имели по две ноги, любили есть и не любили голодать. И в этом видна мать, та тоже не могла без гипербол. Что ни говори, а наследственность… Но воспитание довлеет. И в случае Людмилы это сказалось. Выросла она честной и трудолюбивой девушкой. Но чрезмерно возбудима, несдержанна – от этого никуда не денешься. И здесь материнская кровь. И трудолюбие – как у матери – часто переходит в бессмысленное копошение.

Затем он продолжил изучение монографии по древнеиндийской философии, которую изучал уже около недели, и сделал из нее несколько поразивших его выписок. Они в который раз подтвердили, что истинно национальное будет всемирным и вечным: «Люди, обладающие стойкостью и сосредоточенностью, не печалятся, когда теряют свое богатство». «Когда те люди, не ровня по разуму тебе, в лицо тебе бросают оскорбленья, стерпи спокойно». Как, однако, здорово сказано! Точнее не выразиться! И когда! Правда, в плане общественном неприемлемо, но в лично-семейном звучит очень современно. «На дело направь усилье, о плодах не заботься, да не будут плоды твоим побужденьем». Вот! Трудиться не для плодов! Блестяще! Теперь Людмиле будет нечего возразить! Замечательный по убедительности призыв к бескорыстной деятельности, хотя в тех исторических условиях мог использоваться в целях прикрытия эксплуатации. Как жаль, что такой могучий трудовой стимул остается неизвестным для большинства. Он почувствовал сильнейшее желание с кем-нибудь поделиться тем, что прочитал. А вот эти бесконечные напоминания о неизбежности смерти уже вредные заблуждения, ослабляют волю к деятельности, хотя вывод делается правильный: вся ценность телесного существования состоит в следовании долгу: «Ты твердо стой на жизненном пути». О прелюбодеянии совершенно верно указывалось, что оно приносит только страх, но с огромным минусом: было указано, что оно опасно, но не было указано главное – что оно безнравственно. А плохие поступки плохи не столько тем, что вредны, а тем, что безнравственны. Века принесли это важное добавление. В следующий раз надо будет об этом сказать: Истина требует этого. Оказывается, новое есть и в лично-семейной морали. И в призыве не сходить с праведного пути – пути долга – ради женской красоты (бесспорно, преувеличиваемой), по сути своей правильном, тоже не указана безнравственность этого, а отмечалась только преходящесть и обманчивость внешних прелестей, к тому же в огорчившей его бестактной, неприличной форме: внутренности и жир, кровь и кости, да сплетенная с жиром кожа, а внутри мясо, слизь и грязь – сосуд, наполненный нечистотами. Зачем такое печатать! Некрасиво – только и всего. Но зато вот это просто великолепно, просто великолепно: «Приняв во вниманье свой долг, не нужно тебе колебаться». Вся мудрость мира в этом! И Людмила еще может что-то возражать! «Не нужно тебе колебаться» – великолепно! Ему не терпелось поскорее зачитать ей это. Кроме того, ему уже хотелось видеть ее, он уже немного соскучился. О, это нужно выписать! Это оживит рассказ: легендарная история создания сборника «Наладийяр». Восемь тысяч джайнских мудрецов, покинув двор царя из династии мадурских Пандиев, записали каждый по четверостишию на пальмовом листе и бросили в реку Вайгай. Часть четверостиший, поплывших против течения, составила Наладийяр. Он был доволен. Это будет хороший рассказ. Он с удовольствием повторил про себя: «Мадурских Пандиев, реку Вайгай». Хорошо! И закончить можно шуткой: «Сколько же диссертаций нынешних «мудрецов» выплыли бы против течения!» Он записал и шутку.