Николай Крыщук - Кругами рая

Кстати, в той новой школе, уже со смешанными классами, училась и Дуня. Вот еще один довод в пользу того, что судьбу не следует понукать. Останься он из сентиментальности оканчивать школу в своем мужском классе, не случилось бы и их встречи.

Впрочем, и тогда встречи не было, хотя Дуня потом уверяла, что он в качестве комсомольца повязывал галстук девочке, которая стояла рядом с Дуней, и посмотрел при этом на нее, Дуню, особенным и нахально-подбадривающим взглядом. А также один раз на спортивной олимпиаде якобы поднял ее к турнику, потом танцевал с ней на новогоднем балу и, пользуясь темнотой, ослепленной зеркальными снежинками, наклонился и поцеловал в губы.

Он легко согласился, что так все и было, и даже на какой-то миг поверил, что вспомнил. Но все же это было скорее Дунино воспоминание, которое она успела вложить в его восковую, еще не окончательно затвердевшую память. Да и невозможно было ему самостоятельно запомнить это, так как весь он и мысли его были заняты в ту пору совсем другим.

Итак, сон. С одной стороны, очевидная затяжка сюжета, с другой – кто знает? Быть может, в нем уже висит чеховское ружье?

История эта представляется нам иногда натуральным детективом, в котором случайные детали незаметно цепляются друг за друга и приводят в движение механизм, работающий на катастрофу. Но с тем же основанием можно определить ее как комедию положений. Шел в комнату, попал в другую, а в той, допустим, труп. Вот и комедия, и детектив в одном флаконе. Упаси бог, конечно, чтобы труп, но ведь и не скажешь, что совсем невероятно.

А уж сколько раз каждый из нас прикидывался при жизни то тем, то другим, переодеваний сколько и связанных с этим роковых ошибок. А притворство голосов? В «Лире» Эдгар трижды изменяет голос и всякий раз достигает желаемого. Хотя там же сказано: «Чтоб видеть ход вещей на свете, не надо глаз. Смотри ушами». Да что говорить! И в жизни-то, не только в жанрах все давно смешалось.

Вот отец и сын, живя в одном городе, уже год не видятся. Вообще говоря, дело обычное. Если бы, как вы, наверное, уже и подумали, были у этой ссоры какие-нибудь финансовые причины или проблемы с недвижимостью. Ничего похожего. Тогда, может быть, крайний деспотизм или что-нибудь из Фрейда? Нет. Человек далекий от нервного стиля так называемых творческих людей и вообще счел бы повод ничтожным или даже несуществующим. Между тем оба, и отец, и сын, несомненно любя друг друга, продолжали в этой размолвке упорствовать.

Они встретятся, конечно, иначе какая история? Но странная это будет встреча, надо доложить. Наша воля, лучше бы она и вовсе не состоялась.

И отчего так происходит? Похожи друг на друга, и внутренне почти двойники, а разрыв и упорство буквально до смерти.

Вот, например, свойство иронически относиться ко всяким знакам и символам, а при этом наслаждаться тайнами и недоговоренностями снов и фантазий сын, несомненно, унаследовал от отца, и, что характерно, оба до времени не видели в этом никакого противоречия. Так старик, как уже было сказано, не верил в пророческую силу снов, но одновременно не мог понять, почему описание снов в романах считается такой уж архаикой. Сны он читал с полным простодушием, а собственным предавался и вовсе запойно, уходил в них с пятками и по утрам собирал бережно, боясь повредить связи и волнующую перистальтику. Он ценил в них скоропись ангела, радеющего за своего подопечного, подробный отчет невидимого свидетеля.

«Что уж ты так волнуешься? – говорила иногда жена во времена их еще неповрежденного замужества. – Ведь сон, не было этого!» – «Ну как же не было, как же не было, когда было!» – сердился муж.

И ведь при всей странности этого заявления его можно назвать скорее реалистичным. В том смысле, что если и не было, так будет. Если уж человек приснился себе в таком разобранном состоянии, то после пробуждения обязательно подкатит случай, чтобы убедить его, что сон был в руку.

СОН ОТЦА

Сел он в ночной поезд. Вагон напоминал не то лабораторию, не то склад больницы. Полосатые наматрасники, набитые бельем, стояли с бантиками на безголовых шеях; детский запах лекарств, забытая в углу молочно-синяя лампа, глядящая свирепо и напряженно, как только что ослепший солдат. Присутствие людей здесь казалось странным, это было похоже на самовольное вселение, и старик чувствовал, что даром оно не пройдет. От спиртовок на полу мешковатые тени запрыгивали на стеклянный потолок и горбились по-великаньи. Сквозь тени струились, кувыркались, перемешивались и западали за воротник мерзлые, расквашенные звезды.

В стоматологических креслах дремали, курили, выпивали и разговаривали. Все почему-то в черных пиджаках и брюках, заправленных в стеаринового цвета носки с красным силуэтом Кремля. Тихо играла музыка. За шторкой на раскладушках ужинали беженцы из Киргизии.

Он ходил с билетом, на котором было указано несуществующее место, и ни в ком не мог найти понимания. Его засахаренная вежливость производила угрюмое впечатление. Все делали вид, и он делал вид, что речь идет о недоразумении: компьютеры взяток не берут. Шутил. Да и в глубине души ГМ был уверен, что не могли его, что называется, кинуть и что именно он имеет право. Не согласно билету, а просто. Будто в ночлеге нуждалось не тело его, а свернувшаяся на этот момент кошечкой бессмертная душа. В смысле, много ли ей, пусть и бессмертной, надо места?

Так он во сне прямо и подумал и про душу, и про то, что она кошечка. С некоторой, впрочем, неуверенностью. Не столько засомневался в наличии этой самой души или в том, что та уподобилась домашнему животному, а точно ли это имеет отношение к билету?

Кроме того, была в этом жалкая, ненатуральная смесь униженности и высокомерия, которую он замечал в уличных попрошайках. Таким обычно не подавали.

ГМ удивился и расстроился. Тут пахло шулерством. Кто-то подбросил ему чужую карту с трефовой, шестерочной кошечкой. Никогда он никого не просил и никогда не думал отдельно о душе. Сейчас при мысли о душе из его горла вырвался посторонний писк, как из мышеловки.

И тут же он понял, что это за кошечка. В Дунином зверинце на краю подоконника завалилась набок одна фарфоровая, с потертым ухом. Это была она. Художник перебрал с глазурью, левый глаз был зеленее и больше правого и даже чуть потек. Глаз юной алкоголички. Он хотел было помочь ей, то есть поставить, но тут же раздумал. Нельзя обнаруживать, что он здесь был.

Вот только зачем он заходил тогда в комнату жены? Здесь все служило уликой невидимой теперь для него жизни. Например, матовый флакончик «Varensia» наподобие амфоры; пробка в виде чепца помогала разглядеть в этой амфоре пышные формы миниатюрной танцовщицы, которая, в свою очередь, чем-то напоминала Дуню.