Туве Янссон - Фейерверк

— Очки? — спросила Юнна, не отрывая глаз от своей работы. Немного погодя она сказала: — Ты посмотрела во всех карманах? В последний раз они были в ванной.

Мари ничего не ответила. Ее шаги слышались от мастерской до библиотеки и снова обратно, в спальню, в прихожую.

— Скажи, что ты ищешь.

— Чепуха! Кое-какие бумаги! Письмо! Это не важно.

Юнна поднялась, она пошла в библиотеку и посмотрела под столом. Там было много исписанных листов на светло-голубой бумаге.

— Она пишет на обеих сторонах листа и не нумерует их, — объяснила Мари. — У тебя нет времени немного поговорить?

— Нет! — дружелюбно ответила Юнна.

Мари собрала бумаги.

— Ну, что она хочет, — продолжила Юнна, — итак, вкратце…

— Она хочет знать, в чем смысл жизни, — ответила Мари. — Причем срочно — так она говорит.

Юнна села и стала ждать.

— Она полагает, что я обладаю жизненным опытом, тем самым, который необходим, когда ты стар. Что я должна сказать?

— Ну а сколько лет ей самой, этой женщине?

— Она не старая. Едва пятьдесят…

— Бедная Мари! Скажи, что не знаешь.

— Не могу. И не могу даже сказать, что ее работа — это самое важное, ведь она не любит свое дело.

— Как ее зовут?

— Линнея.

— А как у этой женщины с любовью?…

— Никак! Она одна-одинешенька, никто ее не любит.

— И никого, о ком она заботится и до кого ей есть дело?

— Этого — не знаю!

— Она читает? Интересуется тем, что происходит в мире?

— Не думаю. Теперь ты спросишь, если ли у нее какое-нибудь хобби, но его нет, и она не религиозна.

— Это, — промолвила Юнна, — повторяется снова и снова. Попытайся раз и навсегда написать, в чем смысл жизни, и сделай фотокопию с рукописи, тогда ты сможешь использовать ее в следующий раз. Мне жаль, но, пожалуй, дело обстоит так, что тебе придется самостоятельно справиться с твоей Линнеей.

— Блестяще! — воскликнула Мари. — Большое спасибо, это так замечательно — махнуть рукой на смысл жизни, раз не нужно отчитываться по этому поводу, и не получать обременительных писем от людей, которых никогда в глаза не видел и с которыми, конечно, никогда не нужно будет встречаться, а если появится кто-то другой, кто пишет благодарственные письма и соболезнования, а также учтивые отказы от всего, что неприятно, я воскликну: ха-ха!

Юнна стояла спиной к окну и смотрела; она сказала:

— Разумеется! Да, да! Подойди сюда на минуточку; гавань очень красива в тумане.

Гавань и вправду была красива. Черные трещины пересекали лед вплоть до самых отдаленных набережных, где пришвартовывались большие лодки, едва различимые в тумане.

— Ей ужасно одиноко, — сказала Мари. — Юнна, попробуй все же помочь мне — можно ли написать ей, что смысл — в том, чтобы переживать совершенно простые вещи…

— Ты полагаешь?

— Ну да, например, когда снова наступит весна? Или просто накупить красивых фруктов и разложить их в вазе… Или бурная, великолепная гроза совсем близко…

— Не думаю, что твоя Линнея любит грозу, — изрекла Юнна.

И в тот же миг далеко-далеко в гавани обрушился беззвучный блестящий поток фейерверка. Зимнее небо разверзлось, озаренное быстрыми, следующими одна за другой, вспышками молний. Несколько секунд покоились они во всей своей красе, чтобы затем медленно опуститься, и тотчас же за ними следом появились новые распустившиеся розы самых разных цветов. Вспышки, приглушенные туманом, но, быть может, именно поэтому еще более таинственные, возникали раз за разом во всем своем безудержном великолепии.

Юнна сказала:

— Думаю, это какой-то иностранный прогулочный катер, который развлекает своих пассажиров. Они далеко-далеко… Теперь белая вспышка!.. Она самая красивая, потому что теперь гавань стала такой черной.

Они ждали, но ничего больше не произошло.

— Думаю, я пойду и еще немного поработаю, — сказала Юнна. — Не напускай на себя такой озабоченный вид, возможно, твоя Линнея смотрела на этот же фейерверк и ей стало легче.

— Только не она! Она живет в мрачном, загороженном со всех сторон доме, потому что ее соседу в доме рядом достался весь вид на гавань…

— Соседу?

— Да, некий человек, который только и делает, что пристает с разговорами о том, что ей надобно делать, что носить, и какие продукты покупать, и как правильно указывать доход, и так далее.

— Вот как, в самом деле? — спросила Юнна. — Очень странно. Мне кажется, в этом присутствует изрядная доля влюбленности. И я начинаю подозревать, что бедная Линнея все же позволила себе взглянуть на фейерверк и что она неплохо справляется… Обязательно напиши ей, и дело с концом.

Мари села и стала писать. Закончив, она вошла в мастерскую и спросила, можно ли ей прочитать рукопись.

— Скорее всего — нет! — ответила Юнна. — Сок стоит на кирпичной полке у открытого очага, и возьми с собой карманный фонарик, на чердаке света нет. Ты пойдешь завтра на почту?

— Да. Забрать мне твои папки?

— Их я заберу позднее, они слишком тяжелые. Но не могла бы ты купить по дороге немного помидоров, и сыра, и стиральный порошок? И горчицу! Я все это написала. И оденься теплее, говорят, завтра температура опустится до десяти градусов. Не потеряй записку и будь поосторожней на улице, там ужасный гололед.

— Да, да, да! — ответила Мари. — Я знаю, знаю!

На чердаке Мари, по своему обыкновению, остановилась на лестнице и поглядела на гавань. Она послала рассеянную мысль Линнее, которая ничего не знала о любви.