Михал Вивег - Ангелы на каждый день

МИХАЛ ВИВЕГ

(Michal Viewegh)

АНГЕЛЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ. Повесть

Перевод с чешского Нины Шульгиной

Вступление Александра Эстиса

Банален ангел. Банален и вопрос теодицеи, издревле присущий иудеохристианскому мировоззрению: история перипетий библейского верования — история Иова.

Но если Иов в своем истинно ветхозаветном негодовании все же непоколебимо веровал во всемогущего Бога и взывал к Заступнику на небесах, то ныне у чешского автора Михала Вивега даже ангел отчаивается перед лицом мирской, мировой несправедливости и подвергает сомнению не только всесилие и доброту Бога, но и его существование.

Три ангела, из чьих уст исходит рассказ — исполнители миссии, для ангела, как может показаться, весьма бесславной. Посланцы от Неведанного (а существует ли Он?) отправителя к неведающему получателю, "курьеры любви" (сами они сравнивают себя с сотрудниками DHL), они приносят — нет, стараются принести — толику тепла людям, которым вот-вот предстоит умереть. При этом меры, предпринимаемые ими, ограничены, ограничено время, ограничены их знания.

Ангелы старающиеся, ангелы отчаявшиеся, ангелы неуверенные. Чем же отличаются они от людей, от жителей Праги, к которым прилетают в описанный Вивегом день — 5 сентября 2006 года? От очерствелой, бесчувственной учительницы Марии — ее волнуют лишь вопросы филистерской морали радиопередач; от ее мужа, заурядного автоинструктора Карела, который, так и не услышав слов любви от жены, произносит эти слова машинам и ищет плотских удовольствий со своими ученицами (на рычаге "за пятьдесят два года у него всего три засечки", тогда как у коллеги Рихарда уже около двух десятков); от инженера Зденека, которого покинула сначала жена с детьми, потом вера, а вскоре и сама жизнь? Ничем. (Правда, отличаются эти ангелы — и в этом соль — как раз от единственной в исконном понимании "верующей" фигуры романа: безнадежно эзотерической матери Зденека — она верит в чудеса, они — нет.)

Ангелы Вивега, конечно, невидимы людям, они умеют останавливать время (хотя им „нельзя" и они боятся, что кто-то „заметит"), живут долго (видимо, не вечно, однако определенности нет и в этом), неподвластны сладострастию (трое опытных ангелов-мужчин все же заигрывают с ангелицей Илмут). Что ангельского в этих созданиях, если метафизические финты, вроде выше перечисленных, — эдакая замена классической окрыленности — единственное, в чем состоит их мнимое превосходство, в иерархии мироздания ставящее их над главной героиней Эстер, которая заботой об умирающем муже приблизилась к ангельскому естеству — или даже превзошла его? Не зря добрая часть глав романа названа ее именем — наряду с именами ангелов-повествователей. Взгляд овдовевшей Эстер — этого Вивегова Иова, — как и взгляд его ангелов, исполнен ласкового экзистенциального цинизма и эсхатологической осознанности.

Вторник, 5 сентября 2006 года

Скажу прямо: по большей части наши миссии кончаются провалом. Вчерашние переживания на северо-востоке Китая были вряд ли оправданными . Я уж не говорю о том, что в других местах этой безжалостной планеты миллионы людей умирают и вовсе без нас ... Мы не можем быть вездесущими, твердит Гахамел. Подчас я пытаюсь понять, кто выбирает тех немногих счастливцев, которым в последние минуты жизни дано радоваться нашему расположению? Действительно ли Бог? Или комиссия при ООН? Ха-ха! Короче говоря, наши скромные ангельские благодеяния кажутся мне довольно случайными. В них нет никакой системы . Случайность — это способ, каким Бог анонимно творит чудеса, не устает повторять мне Гахамел. Он отвергает любые вопросы. Наша миссия, говорит он, не задавать вопросы, а давать сколько-нибудь утешительные ответы. Мы не более чем посланцы. Курьеры любви. Но разве существует утешительный ответ для тринадцатилетней девочки, умирающей от рака? Чу-Чанг. Головные боли. Она умирала одна — не знаю, можно ли так сказать, если она умирала в девятиместной больничной палате в Кашгаре. Родители, невзирая на все наши скромные попытки, не приехали. А принуждать их мы не в силах. Был бы мальчик — другое дело... Прежде чем сделать последний выдох, она еле слышно что-то говорила. Мы плохо ее понимали. Гахамел плакал.

Сегодня мы в Центральной Европе. Надеемся, что смена климата пойдет Гахамелу на пользу. Все эти смерти он воспринимает слишком близко к сердцу. Я сказал бы, что у него тяжелейшая форма идеализма. Хотя он много читает. Но то ли авторы этих романов не пишут о жизни правду, то ли Гахамел не очень их понимает.

— Итак, — сообщает он нам, — Карел. Инструктор автошколы.

И замолкает.

Мы сидим на ограде Нусельского [1] Нусле — район Праги. (Здесь и далее – прим. перев.) моста, и лучи восходящего солнца упираются нам прямо в лицо. Если бы водители проезжавших машин могли нас увидеть, карета “скорой помощи” мигом выехала бы к четырем самоубийцам. Я смотрю вниз: поворот железнодорожных путей, слуховые окна, задние дворики, спутниковые антенны, угловые мясные лавки с красными навесами над входом. Билборды с рекламой пива. Двадцать первый век мне не нравится. Плоские экраны и открытые балконы. Восемнадцатый век, например, представляется мне более стильным.

— Пятьдесят два года, — говорит Гахамел.

Илмут огорченно вздыхает. В сущности, это ее первая акция. Определенные пикантные стороны человеческого бытия нам, к сожалению, недоступны, но все равно мне кажется, что ее молодость и невинность дают мне возможность понять слово сладострастие . Эту мысль, разумеется, я не высказываю.

— Что ж, пятьдесят два в определенном смысле лучше, чем тринадцать, — роняю я.

Мою реплику Гахамел пропускает мимо ушей. Он делает мне замечание лишь тогда, когда мои кощунственные речи переходят допустимые рамки.

— Супруга Мария, учительница. Сын Филип, совладелец автосалона. Карел и Мария женаты уже двадцать семь лет, и потому нам ясно, в чем дело.

Нит-Гайяг и я утвердительно киваем. Илмут краснеет.

— Во всяком случае мы попробуем представить себе такое, — снисходительно улыбается Гахамел.

Видно, он опять на что-то решился — будто он уже миллион раз не терпел фиаско.

— Высший смысл теперешней жизни Карела составляют “шкода-1000 МБ”, “шкода-120”, “шкода-фаворит”, “шкода-фелисия” и “шкода-фабия”, — с каким-то озорством, глядя на Илмут, он перечисляет марки машин. — Новая модель “фабии” заявлена на будущий год, и Карел ожидает ее с таким напряжением, которое ему самому кажется ребячливым.

— Но он в ней, увы, уже не прокатится, — замечаю я.