Маргарет Дрэббл - Камень на шее. Мой золотой Иерусалим

Вместе со мной он вернулся по коридору в гостиную, и я спросила, не хочет ли он еще виски. Но спро [49] На этом книга обрывается (типографский брак). Заключительный отрывок был найден в интернете (был выслан издательством http://chto-chitat.livejournal.com/8759190.html ) Ниже приводится соответствующий отрывок из оригинала. He followed me back along the corridor to the sitting-room and there I, asked him if he would have another drink. But I asked him in such a way that he would refuse, and he refused. 'I must be going now,' he said. 'I start work very early in the morning.' 'Do you?' I said. 'It was nice to see you again,' he said. 'Look after yourself, won't you?' And he moved towards the door. 'Yes,' I said, 'I'll look after myself. Let me know if you do go away. If you go abroad.' 'I'll let you know,' he said. 'And you, don't you worry so much.' 'I can't help worrying,' I said. 'It's my nature. There's nothing I can do about my nature, is there?' 'No,' said George, his hand upon the door. 'No, nothing' сила так, что его вряд ли потянуло бы согласиться, и он действительно отказался.

— Мне пора, — сказал он. — Завтра моя передача начинается очень рано.

— Да? — переспросила я.

— Приятно было повидаться с тобой, — сказал Джордж. — Береги себя, ладно? — И он пошел к дверям.

— Ладно, пообещала я. — Постараюсь. Сообщи, если уедешь, вдруг все же надумаешь отправиться за границу.

— Сообщу, — сказал он. — А уж ты постарайся волноваться поменьше.

— Не могу не волноваться, — объяснила я. — Это у меня в характере. Себя не переделаешь, правда?

— Да, — согласился Джордж, взявшись за ручку двери. — Себя не переделаешь.

Клара не переставала изумляться, как невероятно повезло ей с именем. Трудно было положиться на благосклонность судьбы, с годами каким-то образом превратившей величайшее ее несчастье чуть ли не в величайшее достояние; и даже теперь, после нескольких сравнительно спокойных лет, она всегда оставалась настороже и не могла до конца поверить, что больше не услышит прежних колкостей. Однако при каждом новом знакомстве в ответ на ее поразительное, словно откровение, «Клара» раздавались лишь восклицания: «Какое прелестное, какое очаровательное, какое редкое, какое удачное имя!» — и она понимала, что настанет день и друзья будут называть этим именем своих детей и с гордостью рассказывать о ней, Кларе, чье имя послужило источником вдохновения. Со временем она почувствовала себя настолько уверенно, что стала даже объяснять, что мать назвала ее так в честь двоюродной бабки-методистки, в стремлении не опередить моду, а наоборот, как можно дальше от моды отстать; желая не столько назвать дочь очаровательным редким именем, сколько на всю жизнь наказать, хотя та, если и успела чем провиниться в столь нежном возрасте, так лишь своим существованием и тем, что была девочкой. Самой миссис Моэм имя нравилось не больше, чем Кларе и ее школьным подружкам; выбор был продиктован своеобразным сочетанием чувства долга и злорадства. Когда Клара все это объясняла, люди почему-то смеялись, и это доставляло ей тайное удовлетворение — ведь смеялись они в конечном счете над ухищрениями ее матери.

В самом деле, Фортуна столь безоговорочно сменила гнев на милость, что Клара порой задумывалась, а что, если она сама нарочно старается оказаться там, где ее имя было бы не проклятьем, а подспорьем? Уж очень далеко она ушла — принимая во внимание, с чего пришлось начинать. Впрочем, и другие Кларины недостатки время превратило в достоинства, в том числе и те, от которых ее успехи зависели гораздо больше. Например, ум: Клара была способной девочкой, и это наверняка сыграло более важную, определяющую роль, в то время как имя было не более чем делом случая. В детстве и имя, и наличие способностей доставляли ей множество страданий, из-за них она выделялась, хотя больше всего на свете желала оставаться незаметной. С ранних лет ее высмеивали и презирали, и в самых страшных воспоминаниях Кларе виделось, как мать мрачно, с плохо скрываемой неприязнью просматривает ее очередной табель с блестящими — какими же еще? — оценками. В такие минуты она жалела, что никогда, в отличие от других детей, не проваливается на экзаменах; Клариным любимым предметом была геометрия, по геометрии ей иногда удавалось получить нормальную, достаточно низкую оценку. В то же время материнская ненависть пробуждала в ней ненависть двойную, потому что сама миссис Моэм вовсе не была глупа, ей тоже не посчастливилось познать блаженство глупости, просто она извратила, растоптала, спрятала в себе все то, что было ей даровано; но ради чего? Возможно, ради некоего образа жизни — некоего города — некоей городской окраины на севере Англии.

Клара же, как ни старалась, так спрятаться не могла. В глубине души она лелеяла слабую надежду, что когда-нибудь ей за все воздастся, когда-нибудь она окажется там, где сможет победить. Поэтому она упорно, осторожно сама себя растила и в результате именно благодаря уму, за который родной город так завистливо отталкивал, так угрюмо отвергал ее, оказалась, сама не веря в такую милость, в Лондоне. Когда ей прислали чек на Государственную стипендию за первый семестр, она несколько минут стояла, уставившись на него, осмысливая этот факт — а напечатанное на чеке было фактом, — окончательно подтвердивший ее одинокую веру в то, что их прежний образ жизни вовсе не единственно возможный в Англии. Конечно, не единственный, если кто-то где-то полагал, что умным людям за их ум стоит платить. Теперь мать могла осуждать ее сколько угодно — деньги оставались деньгами, их получение избавило трудолюбивую Клару от последних сомнений. Вот здесь, у нее в руке, девяносто фунтов, более того, она будет их получать снова и снова, регулярно, и это не причуда власть предержащих, это плоды целенаправленной государственной политики. Временами Клара стыдилась этих денег, будто зарабатывала их благодаря обладанию каким-то отвратительным изъяном, как если бы была цирковым карликом, или «самой толстой в мире дамой», или женщиной с волосатой грудью. Она так и не научилась просто радоваться своим дарованиям, они оставались не целью, а средством; они не были даром свыше, а лишь давали право требовать своего. Однако с годами Клара стала смелее пользоваться этим правом, ибо если наличие ума и было изъяном, то вовсе не таким редким и не таким безобразным, как она думала, и множество людей не видели в нем ничего страшного. А имя — что ж, наверное, и оно кого-то устроит, нужно просто найти кого; Кларе оставалось лишь попасть в те края, где, в отличие от Нортэма, никто не заметит, что она не такая, как все, или где, хотелось верить, этому будут даже рады.

Она знакомилась с людьми, и довольно удачно, хотя среди них иногда бывали, за неимением лучшего, и не самые подходящие. Умение ориентироваться пришло не сразу, и ко времени встречи с Денэмами Клара уже училась на третьем курсе; впрочем, следовало признать, что, повстречай она их раньше, зеленой восемнадцатилетней выпускницей, ни во что не посвященной и до всего жадной, она вряд ли разобралась бы, кто перед ней: в то время абсолютно все, кроме земляков из Нортэма, казались ей равно блистательными, ее ослепляло и обескураживало исходящее от них труднообъяснимое очарование. Даже пойми она тогда, что Денэмы здесь — избранные, это ровно ничего бы не дало, она бы все равно лишь смиренно восхищалась и молча завидовала. Когда же Клара на самом деле столкнулась с ними, ей уже исполнилось двадцать два, и необходимый минимум слов, интонаций и жестов был освоен; она уже имела какое-то представление о мире, к которому принадлежали Денэмы. Иногда она думала: а что если бы она их не заметила? Могло ли этой встречи, столь много давшей и определившей, по случайному ее недомыслию не произойти? Хотелось думать, что нет, что сама неизбежность вела ее своей железной рукой, но в то же время не давала покоя мысль, что на самом деле она, Клара, чуть было не прошла мимо.