Маргарет Дрэббл - Камень на шее. Мой золотой Иерусалим

Сидя в ожидании Клелии, она смотрела из окна на парк, на весенние деревья и, не в силах сосредоточиться на испанском, думала, что ей делать дальше, когда не будет ни парка за окном, ни поддержки в виде стипендий, ни всегда таких убедительных (теперь уже больше по инерции) ссылок на университетскую занятость. Близились заключительные экзамены, и она не знала, что делать дальше; задуматься о будущем не хватало духу, ибо Клара понимала, что ничего заманчивого оно ей не сулит. Ее подружки тоже пребывали в нерешительности, но их ничто не торопило, не дышало в затылок, не тащило назад, не засасывало, не тянуло за подол. Клара же помнила: мать уверена, что она вернется домой.

Мысль о возвращении была убийственна, непосильна, но реального способа избежать возвращения Клара не видела. Она не понимала, зачем нужна матери и как та представляет себе Кларину жизнь в Нортэме; кому бы она ни говорила о своем положении, все ахали от ужаса, соболезновали и советовали: держись! Никто ни на секунду не допускал, что Клара действительно вернется домой. Иногда она объясняла: что же делать, мать вдова, живет совсем одна, у нее никого нет, она вроде как рассчитывает на меня; все сочувствовали еще больше, все говорили: да, мы видим, как тебе трудно вырваться. Но никому и в голову не приходило, что возвращение возможно. Все они бездумно, беззаботно считали само собой разумеющимся, что Кларе следует остаться в Лондоне или поехать за границу; а угрызения совести — что ж, надо потерпеть, тут и думать нечего.

Клара и сама почти постоянно так считала. Годы, проведенные в Лондоне, лишь укрепили ее в желании никогда отсюда не уезжать; пока она была здесь, мать, за исключением редких минут, оставалась пусть страшным, но все же воспоминанием, вполне терпимым, давно не опасным. Но существовали каникулы. Клара ждала их с ужасом и старалась урезать до минимума, записываясь на факультативные курсы лекций и отправляясь в поездки на континент, якобы необходимые для совершенствования в языках. Но как ни хитри, как ни отщипывай, каждый год летние каникулы надолго возвращали ее на Хартли-роуд. Оставаться в Лондоне у Клары не хватало ни средств, ни, в конечном счете, духу. И каждый приезд неизменно ввергал ее в то самое состояние бессловесной, дрожащей, растерянной тревоги, в котором она промучилась все детство; каждый раз Клара чувствовала, что отброшена к самому началу, что весь путь предстоит мучительно, шаг за шагом, пройти заново. Правда, она ошибалась и убеждалась в ошибке с началом каждого нового семестра, но первое впечатление было всегда именно такое, и каждый раз на Клару, выходящую из поезда на Нортэмском вокзале, с прежней силой обрушивалось отвращение, смешанное с грустью и угрызениями совести. В своих каникулярных страданиях она, как выяснилось, была не одинока; аналогичные тошнотворные переезды выводили из равновесия многих ее приятельниц, но никто не принимал этого так близко к сердцу. Они боролись, Клара же не находила в себе на это сил; приезжая домой, она не пыталась облегчить свою участь. Она ни с кем не общалась, наглухо закупоривалась в старом привычном мирке, ограниченном гостиной и ее комнатой, и неделями ее единственным развлечением были книги из списка обязательной литературы. Мир за окнами дома переставал существовать; когда один ее знакомый из Донкастера спросил, нельзя ли ему приехать и пригласить Клару куда-нибудь, она ответила «нет» — молодой человек ей нравился, но она знала, что выход из заточения обернется нестерпимой пыткой. Эти регулярные встряски продолжались три года; порой Клара в страхе искала у себя симптомы маниакальной депрессии иди шизофрении, но находила лишь признаки выздоровления, причем с каждым разом все более быстрого. Возвращаясь с каникул на первом курсе, она отходила день, а то и два; в последний же раз, едва войдя в лондонский поезд, она уже была в Лондоне.

Но уехать из Нортэма насовсем Клара все-таки не могла. Она не была готова к такой свободе. Хорошо было бы найти компромисс, как-нибудь так сделать, чтобы навещать мать не реже, чем того требует чувство долга. Что чувство долга способно потребовать безоговорочного ее возвращения в Нортэм, Клара запретила себе даже думать, но мысль эта таилась в подсознании, кровоточа вечным страхом мученического конца. Клара избегала ее, гнала прочь и отшатывалась, стоило по неосторожности на нее наткнуться. Она не верила, что когда-либо вернется, уверяя себя, что свободна в своих действиях, и полагая, что в конце концов как-то продлит свое теперешнее существование и будет по-прежнему проводить дома каникулы и бесконечные, безжизненные летние месяцы. Именно такое лето надвигалось на нее сейчас: проколебавшись, она так и не спланировала себе никаких заграничных поездок и теперь, в ожидании лета и близящихся экзаменов, чувствовала досадное бессилие.

Зато встреча с Клелией оправдала все ее надежды. Клелия пришла точно вовремя, села на кровать и продолжила рассказ о своей жизни. Тут было что рассказать и было что послушать. Клара сполна насытила свою жажду причудливого и круто замешанного. Картина вырисовывалась крайне сложная: как ни пыталась Клелия объяснить, Клара то и дело путалась, о ком идет речь: не заблудиться во всем этом было невозможно; насколько она поняла, помимо отца, который писал стихи, в семье была не менее, если не более знаменитая мать и множество детей с необычными именами. Особенно заинтриговала Клару мать: Клелии определенно не приходило в голову, что та может нуждаться в представлении и объяснениях, она говорила о матери так, как если бы ее имя было знакомо всем и каждому. Кларе доводилось встречаться как с детьми знаменитых родителей, так и с теми, кто воображал своих родителей знаменитостями; она не сомневалась, что уверенность Клелии имеет под собой основания, однако никак не могла определить хотя бы область, в которой лежали заслуги миссис Денэм. С именами и кому какие из них принадлежат — Клара терялась в догадках с прошлой встречи — дело обстояло лучше, и наиболее четко определилось положение ребенка. Ребенок принадлежал мужчине по имени Мартин, который заведовал (владел? управлял?) галереей, в которой работала Клелия. Что такое галерея, Клара представляла смутно, но из разговора заключила, что речь идет о картинной галерее, где, в отличие от Галереи Тейт, Национальной галереи и других музеев, картины продавались. Работала там Клелия потому, что сама писала картины, а также потому, что у родителей были связи, и еще потому, что окончила художественный колледж, и потому, что была туманнейшим образом связана с Мартином. Все эти объяснения бессвязно громоздились одно на другое, и из сопутствующей информации Клара сделала вывод, что такого рода работа смахивает на синекуру и что Клелия ею не совсем довольна. В чем именно заключалась ее должность, оставалось для Клары полной загадкой, как, впрочем, и большинство других существующих в природе должностей.