Мухаммед Хайкал - Зейнаб

В эти тяжкие для нее дни Зейнаб забыла про свое возродившееся было чувство к Ибрахиму. Она думала только о том, что тайна ее раскрыта, и смятение ее росло. Глубокой грустью веяло от всего ее облика. Она часами бродила одна, погруженная в мрачные предчувствия, ничего не видя, не понимая, что происходит вокруг.

Однажды она, как обычно, проснулась на заре, сделала кой‑какие домашние дела, взяла кувшин и отправилась к каналу. В одиночестве шла она дорогой, по которой до нее сегодня еще никто не прошел, мимо полей, окутанных росой. Канал был до краев полон водой — поливочные работы уже прекратились. Утренний ветерок рябил водную гладь, иногда прогоняя по ней небольшие волны. По берегам возвышались деревья, просеивая через свою листву редеющую тьму. Просыпался день. Зейнаб вымыла кувшин, наполнила его водой, поставила на берег и прислонилась спиной к дереву, поджидая попутчика, который помог бы ей.

Вскоре появился первый прохожий. Но он лишь торопливо пробормотал «Доброе утро!» и прошел мимо. По лицу второго тоже было заметно, что он очень спешит. Он ограничился лишь приветствием. Третий, в крестьянском домотканом плаще, не говоря ни слова, перешел через мост и скрылся вдали. Зейнаб сидела молча, не обращаясь ни к кому за помощью. Может быть, она задремала и не слыхала, как прохожие здоровались с ней? Нет, дело было совсем в другом: она полностью отрешилась сейчас от реального мира и погрузилась в пучину раздумий, перебирая в памяти события прошлого.

Когда Хасан, совершив утреннюю молитву, отправился на работу, он на дороге увидел Зейнаб, сидевшую в каком‑то оцепенении, окликнул ее и спросил, не ждет ли она кого‑нибудь. Она односложно ответила мужу. Он подошел ближе, помог отнести домой воду. Уже светало, когда она подошла к дому. На дороге было полно феллахов и спешивших по воду женщин. И Зейнаб опять пошла к каналу. День преследовал упрямую ночь, и та нехотя отступала. Восток заалел, возвещая о приближении бога огня и света, который послал земле свой первый утренний поцелуй. Заметно посветлело небо, а потом выкатился пурпурный диск солнца. Он медленно и величаво поднялся на свой высокий трон, и бескрайние дали явились миру во всем своем блеске и великолепии. Хлопковые поля сверкали яркой зеленью и цветами, как огромный бархатный ковер. Пшеница колыхалась золотыми сияющими волнами. А полосы жнивья словно стыдились своей наготы — ведь только вчера еще они имели великолепный золотой убор.

По дороге тянулась длинная вереница женщин в темных одеяниях, с кувшинами на головах. Хотя они спешили, лица их являли собой воплощенное спокойствие и бесстрастность. Легкие и стройные, двигались женщины в свете безмятежного утра, и свежий ветерок нашептывал им в уши слова о счастье. Но вот они подошли к каналу, вымыли свои кувшины и наполнили их водой. Потом сами вошли в воду, чтобы вымыть ноги, приоткрыли крепкие голени, гладкие, смугло‑розовые. Сейчас они так гордо держатся, так неторопливо обсуждают события минувшего дня, что больше напоминают изнеженных аристократок, наслаждающихся привольем и счастьем, чем бедных батрачек. Словно на этой богатой и щедрой земле Египта вообще нет ни одной женщины, угнетенной бедностью!

Каждое утро перед Зейнаб вставали картины недавнего прошлого. Она тяжко страдала, и все окружающее лишь увеличивало ее страдания. Душевные муки отразились и на ее внешности. Былая красота стала понемногу увядать. Улыбка на устах выражала теперь лишь усталость и безразличие, а из‑под сонных век смотрел на людей тяжелый взгляд. Лицо было напряжено и бледно.

Хасан видел перемену в облике жены и очень расстраивался. Ведь супруги бок о бок идут по жизненному пути. Если с одним из них случается несчастье, то и другой душевно сострадает ему. Но мог ли Хасан, простой труженик‑феллах, сделать свою семейную жизнь счастливой, дать жене своей радость и благополучие? Мог ли он удалиться с нею туда, где мы не ощущаем хода времени, а лишь удивляемся стремительности его течения, уносясь душой и телом вдаль от этого шумного суетного мира? Конечно, нет! Он не был в состоянии сделать это. Зейнаб увлекла его вместе с собой в мир страхов и мучительных страданий.

Вчера снова был праздничный базарный день, и продавцы кричали, зазывая покупателей, и замолкали, ощутив в кармане тяжесть нескольких грошей. Слепило солнце, в воздухе стоял шум многоголосой толпы. Солнце обливало зноем деревья, жаром пылала земля. Но феллахи двигались спокойно и неторопливо, переходя от одного лотка к другому. Был на базаре и Ибрахим — Зейнаб видела его.

На обратном пути она растерянно спрашивала себя, что ей теперь делать? Какой смысл дольше сохранять верность Хасану, если люди отдали ее за него насильно? И потом, раз муж все равно, без всякого на то основания, думает о ней плохо, то что изменится, если она действительно пойдет к Ибрахиму и откроет перед ним свою душу? Ведь и прежде она отказывалась угождать Хасану, нисколько не заботясь, как он на это смотрит, так что же теперь мешает ей вернуть сладостные мгновения прошлого?

Хасан, как обычно, пришел с поля после захода солнца и сразу сел ужинать. Потом он ненадолго вышел и, когда вернулся, то застал Зейнаб одну в комнате. Она сидела, устремив глаза в окно на звездное небо. Светильник, стоявший в отдалении, с трудом преодолевая темноту, бросал на нее слабые блики. Хасан присел рядом, взял женину руку в свою и спросил:

— Что с тобой, Зейнаб?

Это был вопрос друга, страдающего при виде горя своей подруги. Он спросил от всего сердца, прерывающимся голосом, сильно волнуясь. Но она даже не шевельнулась, будто и не замечала его присутствия. Устремив рассеянный взгляд в темноту ночи, к сиянию далеких звезд, она думала о завтрашнем дне, когда она снова увидит Ибрахима.

— Что с тобой, Зейнаб? Скажи мне, милая, не таись! Тебе нагрубила моя мать, или кто другой обидел тебя? Ты так огорчена, будто случилось какое‑то непоправимое несчастье. Может, тебе чего‑нибудь хочется, или, может, ты на меня сердишься? Если так, то я признаю себя виноватым! Зачем мы будем ссориться из‑за пустяков? Не грех ли это? Если кто‑нибудь не так что сказал: моя мать, сестры, я… любой — так они неправы. Прости и забудь об этом!

Он взял ее руку, поцеловал раз, другой и продолжал ласково разговаривать с ней, стараясь смягчить ее душу. Он был исполнен сочувствия и сострадания, в голосе его сквозила та доброта, которая смиряет самые жестокие сердца. Ему хотелось убедить ее в своей большой любви и преданности. Он говорил, что, женившись, он стал счастлив, обрел в лице Зейнаб драгоценную жемчужину, лучшую девушку в их деревне, красивую, скромную и честную. Она озарила его дом, как звезда. Что же теперь смущает ее сердце? Женившись на ней, он дал клятву любить ее и доверять ей. Разве он изменил этой клятве? Разве не было между ними обоюдного почитания? Так отчего же тогда она расстраивается?