Сулейман Файяд - Живой мост

— Видела его, сестра? Он говорит, что давно ее любит…

— Говорят, он в армию пошел, чтобы ей понравиться. Знал, что она пойдет только за военного!

Шептались между собой и девушки:

— Счастливица Фидда! Пришел ее черед…

— Военный!..

— Дай бог, чтобы и наши женихи были военными!

На другой день Фидду посватали. Ее мечта воплотилась пока в маленьком золотом колечке, которое Ода надел на ее палец. Так начался год, в течение которого жених и его отец должны были скопить деньги для уплаты калыма за Фидду. На калым пойдет жалованье Оды и доходы от урожая. А Фидда мечтала о том дне, когда она перейдет в дом мужа. Ода возьмет ее с собой в город, и они будут жить в своем гнездышке. Она будет следовать за ним повсюду, куда призовет его долг солдата. Вместе с ним она наконец увидит мир после того, как за все семнадцать лет не сделала и шагу из деревни.

…Короткий отпуск Оды кончился. Он был дома всего двое суток. Только и успел, что посватать Фидду. И вернулся в лагерь, где пробудет шесть месяцев, прежде чем снова увидит свою невесту.

Полгода мучительного ожидания! Но она наберется терпения. Ведь она победила. Ее мужем стал военный в красивом мундире. Слава богу, она не станет женой крестьянина или торговца. Она не будет работать с мужем в поле и возиться со скотиной. Не станет она жить и на доходы лавочника, обманывающего покупателей и постоянно ждущего, когда кредиторы вернут ему долги.

…Прошло шесть месяцев, потом еще шесть. Но небольшого армейского жалованья не хватало, чтобы сыграть свадьбу, а земля в тот год уродила плохо.

Горечь разочарования коснулась сердца Фидды.

И еще один год прошел в ожидании. Потом Ода со своим батальоном был переведен куда-то совсем далеко и не появлялся в деревне еще семь месяцев. Фидда потеряла всякую надежду.

И вот Ода приехал наконец в отпуск. На целую неделю! Теперь можно сыграть свадьбу, да и в лагерь он не опоздает — времени хватит.

Фидду торжественно проводили в дом Оды на свадьбу, на которую собралась вся деревня. После трех лет ожидания сбылась мечта…

В конце недели Ода оставил жену на попечение своих родителей и уехал. Утирая слезы, Фидда говорила ему на прощание:

— Да поможет тебе аллах! Пусть разлука не будет долгой…

— Бог даст, скоро увидимся, — отвечал Ода. — Как только представится малейшая возможность, приеду повидать тебя…

Но разлука затянулась намного дольше, чем они ожидали.

К границам родины подобралась война.

Батальон, где служил Ода, участвовал в боях. Скоро Фидда получила извещение, в котором сообщалось, что ее муж, защищая родину, погиб на поле долга и чести.

— Бедняжка Фидда! Как горько ее счастье! Всего неделю пожила с мужем! Пусть аллах даст ей терпение и силы пережить это горе!

Так шептались между собой деревенские девушки.

Сердце Фидды было разбито. Она и недели не прожила со своим Одой. Потом видела его только когда он приехал на одну ночь перед отъездом на фронт. И после этой ночи война поглотила его, похоронив среди своих бесчисленных жертв.

Она чувствовала, что после гибели Оды еще больше привязалась к нему. Он оставил ей частичку себя, бесконечно дорогую частичку, которая жила внутри нее. Всю свою любовь к Оде она отдаст их сыну. Она назовет его именем отца и жить будет ради него одного…

А когда сын вырастет, она сделает все, чтобы он стал военным.

Перевод О. Фроловой

Когда все попытки найти приличную работу закончились неудачей, я был вынужден наняться таксистом. Правда, я договорился с владельцем машины, что буду работать только ночью. Хоть это и утомительно, но зато, как говорится, ночь скрывает беду. Обычно я сидел за рулем сгорбясь, пряча лицо от прохожих, боясь, что кто-нибудь из друзей или знакомых увидит меня. Я представлял себе, какое изумление и скорбное недоумение отразится на лице того, кто, словно сомневаясь, вглядится в меня и скажет:

— Господи, вот и еще одна жертва палестинской трагедии! Неужели глаза не обманывают меня? Хасан‑бей стал шофером такси! Тот самый Хасан‑бей из Яффы, который всегда преуспевал и был известен привычкой ежегодно менять собственную машину.

Я представлял себе, как мой знакомый тут же отвернется и постарается побыстрее скрыться — то ли из жалости и сострадания ко мне, то ли желая избежать неприятного для него разговора.

Однако со временем чувства мои притупились, сердце окаменело. Меня больше не беспокоили подобные мысли. Я привык к своей работе и покорился обстоятельствам, довольствуясь тем, что есть, как бы это ни было горько. Я стал жить только насущным и работать, как бесчувственная машина. Теперь в моих глазах все ценности жизни, все ее идеалы нивелировались. Мне уже казалось, что между добром и злом, низменным и возвышенным не существует принципиальной разницы. Сидя в такси, я стал дерзко разглядывать прохожих, как бы бросая вызов каждому: «Да, я такой-то и сын такого-то! А теперь я стал тем, чем вы меня видите. Вам‑то какое до этого дело?»

Частенько я дежурил у известного ночного клуба, недалеко от Дамасского аэропорта. Однажды уже в третьем часу ночи в ненастную ветреную погоду я все еще сидел за рулем, поджидая пассажиров. Я устал от томительного ожидания, продрог и курил одну сигарету за другой. Я пребывал в тяжелом оцепенении. И словно забыл, что когда-то и сам был одним из завсегдатаев подобных клубов. Все связи с прошлым прервались. Оно стало казаться мне бесконечно далеким, померкшим в густом тумане.

Неожиданно из клуба вышел маленький толстый человек в сопровождении элегантной дамы. Я увидел, как он поманил меня, и поспешил подъехать. Как только свет фар упал на лицо женщины, я сразу узнал ее, хотя она сильно изменилась. Это была красотка Мими, до палестинской войны она работала в кабаре Яффы. Одно время я был близок с нею, осыпал ее подарками и так сорил деньгами, что однажды подарил ей великолепный зеленый «бьюик».

В сильнейшем замешательстве я хотел отказаться от клиента, но рука мужчины уже открыла дверцу машины, Мими развалилась на сиденье, а он сел слева от нее. Они не обращали на меня внимания, и я мог хорошенько рассмотреть ее. Несомненно, это она. Но куда-то исчезли ее обычная изысканность и высокомерие, с которым она, бывало, смотрела на подруг. Бедняжка была одета в дешевое платье, и мне даже показалось, что она сильно постарела.

«Ирония судьбы, — подумал я. — Где те дни, когда я вел собственную машину и Мими сидела рядом со мной в сиянии своей молодости и красоты? Где мои друзья, мои завистники?» Мне захотелось повернуться к ней и сказать: «Даже над тобой посмеялось время!»

И вдруг я вздрогнул, услышав ее печальный глубокий голос: