Альберто Васкес-Фигероа - Океан

— А у тебя есть оружие, чтобы вышвырнуть их? — задал вопрос трактирщик уничижительным тоном. — Трое из них мне уже показали свои пистолеты. И я уверен, что они неплохо умеют с ними обращаться.

— Я был на войне, — подал голос брат дона Хулиана.

— Интендантом! А я чистил картошку на военной базе. Так что не выпендривайся!

— Завтра я поднимусь в Фемес и поговорю с жандармами из Цивильной гвардии.

— Извини, Марадентро, — решительно прервал его сын Сеньи Флориды. — Цивильная гвардия только тогда станет тебя слушать, когда ты скажешь, где прячешь своего сына. О чем еще тебе с ними говорить? О том, что сгорел баркас? Так тебя отправят к пожарникам. У нас нет доказательств, что это сделали чужаки. — Он обвел пристальным взглядом всех присутствующих. — Ни одного доказательства.

Абелай Пердомо прекрасно понял смысл сказанного. Он помолчал немного, а затем решительно направился туда, где Торано Абрео неподвижно стоял, не сводя остекленевшего взгляда с обгорелого остова «Ла Дульсе Номбре».

— Бери мою барку, пока мы не поможем тебе купить другую, — сказал он. — Я же управлюсь с «Исла-де-Лобос». В конце концов, в случившемся нет и капли твоей вины.

— Я их убью! — процедил несчастный, впервые открыв рот с тех пор, как все началось. — Я их перебью по одному. Это были они.

— Не говори глупостей! — ответил ему Пердомо, положив руку ему на плечо. — Подумай о жене и детях. Моей барке уже немало лет, но она даст фору любой новой лодке. А я подыщу способ компенсировать тебе потерю.

— Кто бы мог подумать, что наш остров когда-нибудь станет страдать от чужаков. Я недоедал в течение трех лет, чтобы купить эту лодку, я не выпил ни рюмки, не выкурил ни одной сигареты… Ты же знаешь, что они ни в жизнь не заплатят.

— Знаю, Торано, однако зло уже свершилось. Не порти себе кровь. Они пришли сюда из-за меня, и они — мой страх и моя забота.

Торано ответил не сразу. Он подошел к остову своего баркаса, медленно провел ладонью по форштевню, единственной части, которая не пострадала от огня.

— Она так легко ходила! — воскликнул он, чуть не рыдая. — Была такой маневренной и так хорошо принимала ветер. Казалось, она знает, куда идти, чувствует места, где будет самый хороший лов, казалось, что она пела, когда возвращалась домой… У меня никогда не было подобной барки… Никогда!

Как же можно было утешить человека, который любил свою барку так же сильно, как и своих детей?

Возвращаясь домой, Абелай Пердомо признался себе, что Дамиан Сентено сумел точно рассчитать первый удар, и он уже не сомневался, что тот не промахнется и во второй раз. Он наверняка наблюдал за происходящим в свою позолоченную подзорную трубу, и, должно быть, все его внимание было сосредоточено на пылающем баркасе, который его хозяин лелеял, словно малого ребенка. Торано Абрео шел к своей лодке тогда, когда остальные рыбаки еще спали или коротали время в таверне.

— Начинаю понимать твою игру, — тихо произнес Абелай, будто Дамиан Сентено мог услышать его. — Ты будешь вредить людям до тех пор, пока не вынудишь их выбирать, пока наконец кто-нибудь из них не выдаст моего сына…

Убежище Асдрубаля было хорошо скрыто от людских глаз, и никто из семьи Пердомо и словом не обмолвился о том, где он мог прятаться. Однако Абелай не строил иллюзий на сей счет и понимал, что односельчане если еще и не начали догадываться, то вскоре обязательно догадаются, где именно схоронился его сын. На остров Исла-де-Лобос указывала быстрота, с которой он бежал. Да и всем было хорошо известно о любви, которую питали Марадентро к этому каменистому клочку суши. К тому же все знают: хочешь что-то спрятать — положи на виду. А остров Исла-де-Лобос был хорошо виден практически с любой точки Плайа-Бланка.

— Ему нужно уходить, — сказал Абелай, когда вся его семья собралась вокруг кухонного стола за крепким и горячим кофе, только что приготовленным Аурелией. — Каким бы удаленным ни было место, в котором он прячется, если эти свиньи возьмутся искать его на маяке — они его найдут. Он должен уходить, — повторил он, а затем обратился к Айзе: — И ты тоже.

— А я почему?

— Потому что рано или поздно они доберутся и до тебя. Сентено уже озвучил свои намерения. Он прекрасно знает, что, причинив тебе зло, он нанесет нашей семье сокрушительный удар. Когда-то давно я оказал Руфо Гера одну услугу, и теперь он у меня в долгу. Хотя за подобные услуги стыдно просить расплаты, но ситуация складывается таким образом, что он меня поймет и не осудит. В его доме никто не станет искать тебя, да и жандармам до тебя нет никакого дела.

— А как же Асдрубаль?

— Он мужчина. Он переждет на Тимафайа, пока какой-нибудь рыбак, питающий к нашей семье дружеские чувства, не увезет его с острова. Если ему удастся добраться до рыбных промыслов Мавритании, оттуда он сможет перебраться в Сенегал, а там уже найти способ переправиться в Америку… — Абелай сделал паузу. — В конце концов, многие уехали туда, лишь бы спастись от голода. Кое-кто даже нашел там свое счастье. — Он одним глотком допил свой кофе и сказал тоном, не требующим возражений: — Может быть, такова его судьба.

— Наверное, мне тоже придется уехать в Америку, — тихо сказала Айза. — Я уже никогда не смогу жить здесь спокойно.

— Потерять двоих детей одновременно — это уж слишком, — так же тихо ответила Аурелия. — К тому же твой отъезд посчитали бы своего рода признанием вины. — Она убрала волосы с лица дочери, как делала это еще в детстве, а затем слегка погладила ее по щеке. — Я согласна с твоим отцом. Тебе действительно следует ненадолго уехать, но потом ты вернешься в свой дом, к своей семье, и тогда все встанет на свои места.

— Ничто и никто уже не станет прежним, мама, и ты хорошо это знаешь, — ответила Айза. — Скажи же ей, отец! Скажи ей, чтобы не мечтала… Наша семья рушится по моей вине! Скажи ей, что уже ничего нельзя вернуть.

— Почему же по твоей вине, дочь? Я знаю, что ты ни в чем не виновата.

— Если бы в ту ночь я вела себя спокойно и молчала, вместо того чтобы танцевать и веселиться, словно девица легкого поведения, ничего бы не произошло.

— Ты делала то, что делают все девушки в твоем возрасте. Эти парни все равно поступили бы так, как поступили, даже если бы ты хранила молчание. — Голос Аурелии Пердомо звучал теперь намного более твердо и строго, чем обычно. — Настало время тебе перестать стыдиться собственного тела. Если Бог наградил тебя им, то тебе не остается ничего другого, как поблагодарить Его. Любая другая женщина была бы счастлива быть похожей на тебя, а ты нос воротишь. Прекрати горбиться, словно ты столетняя старуха, хватит смотреть в землю, будто у тебя косоглазие. Ты не виновна в том, что остальные женщины рождаются или слишком худыми, или слишком толстыми, что у кого-то слишком длинный нос, а у другой — слишком большая голова… Я в муках родила тебя такой, какая ты есть, и хочу, чтобы ты собой гордилась.