Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет

Кто я такой? Теперь я это узнал… Я ничего собой не представляю и никогда не представлял!.. Сын сторожа… Заместитель главного редактора… Побывал в Порт-Саиде… Поднимался на горы Йемена… Тьфу, тьфу, тьфу! Что я сделал в жизни после этого? Жил, упиваясь самоуничижением, как сказал Ибрахим. Марианна, Ибрахим, даже Мюллер сделали в сто раз больше меня. Я столкнулся лицом к лицу с настоящей войной и поспешил заключить сепаратный мир, а потом счел себя жертвой и мучеником. Мучеником во имя чего? Жертвой кого? Собственного честолюбия, слабоволия и тщеславного желания влепить миру пощечину, изгнав из него счастье? Какая радость, что я наконец свалился на землю. Какая радость потерять все, что было в прошлом, чтобы найти тебя, Бриджит!

Осталось только счастье! Ничего, кроме счастья…

Прошу прощения, принц Гамлет, пусть «только молчание» остается твоим уделом, тебе приличествует благородное молчание, а мне не суждено быть на твоем месте. Я лишь пожилой, обманувшийся человек, который занимался одно время болтовней, звучавшей серьезно только в его ушах.

Прошу прощения, принц, потому что на мою долю выпало счастье!

Прости меня, Ибрахим, потому что она возвращается ко мне в конце жизни не в виде кары, а как подарок судьбы.

Я о многом забыл в те дни, в том числе и об эмире Хамиде. Выйдя из больницы, послал ему через Юсуфа благодарственное послание, после чего совершенно перестал думать и о нем, и о его издательском проекте. Однако спустя некоторое время Юсуф позвонил и сообщил, что эмир «будет счастлив» меня видеть. Я уловил в его тоне определенную настойчивость, и мы договорились о встрече.

Принц занимал целое крыло в отеле над рекой. Это было здание постройки девятнадцатого века с широкими и высокими окнами — летом их обвивали гирлянды цветов, укрепленные на металлическом бордюре в виде соединенных одно с другим сердечек. Когда мы с Юсуфом поднимались на третий этаж в старинном деревянном, тихо поскрипывавшем лифте, я высказал свое удивление:

— Этот эмир странный человек. Почему он не поселился в одном из современных отелей, которые так любят богатые арабы?

— Сейчас ты сам его увидишь и поймешь, каков он, — загадочно ответил Юсуф.

Нам открыл дверь огромный смуглый человек, по виду индиец. Он торжественно повел нас по длинному коридору мимо закрытых дверей в просторный салон с окнами на реку. Там мы сели, и другой слуга, тоже смуглый, в белой куртке и в белых перчатках, принес прохладительные напитки.

Я взглянул на свои часы. Они показывали ровно шесть, когда азиат, который нас встретил, открыл дверь нараспашку и встал возле нее, придерживая створку. Из двери появился мужчина, за ним шла молодая блондинка с блокнотом и ручкой в руке. Я понял, что это и есть эмир. Юсуф встал, а вошедший небрежно обронил:

— Здравствуй, Юсуф.

Я также приподнялся. Эмир направился ко мне с протянутой рукой и любезно произнес:

— Здравствуйте, господин… Добро пожаловать. Давно хотел с вами встретиться.

Я пробормотал слова благодарности. Эмир уселся на диван напротив нас и сделал знак рукой:

— Садитесь, пожалуйста.

Едва мы сели, блондинка спросила по-английски, что мы будем пить и приготовила блокнот. Эмир, глядя на Юсуфа, ответил ей также на безупречном английском:

— Полагаю, наш друг предпочитает твое выдержанное вино.

Юсуф согласно кивнул головой, и эмир обратил свой вопросительный взгляд ко мне.

— Кофе без кофеина, — сказал я.

— А ваше высочество? — задала вопрос блондинка.

Принц, не глядя на нее, махнул рукой, и я понял, что он не желает ничего. Блондинка тотчас удалилась, а следом за ней и слуга, закрыв за собой дверь салона.

Эмиру Хамиду было лет тридцать пять. Круглое лицо, бритый подбородок, кожа довольно светлая, но черты лица явно восточные, что подтверждали и густые черные волосы, и блестящие карие глаза. На нем был темно-синий костюм и галстук с мелким рисунком в спокойных голубых и желтых тонах. Он был скорее невысокого роста, но я моментально ощутил исходящую от него силу.

— Добро пожаловать, — повторил эмир, глядя на меня, — я действительно тревожился за вас. Спасибо Юсуфу, он постоянно приносил мне успокоительные вести.

Юсуф впервые открыл рот и с энтузиазмом произнес:

— Я все время передавал ему приветы от вашего высочества.

— Благодарю вас, ваше высочество, — вмешался я в разговор, — ваши чудесные цветы каждый день были для меня посланием надежды.

Эмир откинулся на спинку дивана с позолоченными подлокотниками и достал из кармана янтарные четки.

— Это такая малость, — сказал он. — Не знаю, говорил вам Юсуф или нет, но когда я учился в Египте, в колледже Виктории, я был вашим постоянным читателем. И потом, уже учась в Англии, не переставал следить за вашими публикациями, но…

— Но, — подхватил я, — публикаций было не так много!

Перебирая зерна четок, он продолжил:

— Мне очень жаль, что сейчас вы не занимаете того места, которого заслуживаете. Хотя все мы знаем нынешнюю обстановку. — Словно только, что вспомнив, он добавил: — Кстати, я хорошо знал редактора вашей газеты, еще с тех пор, когда он был ее корреспондентом в нашей стране. Неплохой журналист и человек… Да облегчит Аллах его жизнь, как говорят в Египте!

— Он мой давний коллега, — отозвался я. — Хотя мы и расходимся с ним во взглядах, но он действительно добрый человек и хорошо относился ко мне во время моей болезни и после.

В этот момент индиец открыл дверь и впустил слугу в белых перчатках. Тот поставил перед нами напитки и удалился, пятясь спиной к двери. Эмир Хамид сказал:

— Моя идея, как я уже объяснял Юсуфу, наладить издание небольшой арабской газеты, в которой сотрудничали бы лучшие арабские журналисты. Мне, конечно, известны ваши пронасеровские взгляды. Но ошибается тот, кто считает, что мы были противниками покойного. Напротив, мы, во всяком случае я, убеждены, что он единственный, кто пытался что-то сделать для нашего региона. До него никому в мире не было до нас дела, а благодаря ему с нашими странами стали считаться. И он учился на своих ошибках. Перед своей смертью он уже твердо знал, что Советский Союз его обманывал и, что не в наших интересах ссориться с Америкой. Он уже готов был изменить политику, но… — Эмир на секунду задумался, рассмеялся и продолжал: — Он, да упокоит его Аллах, понял наконец душу народа. Вы ведь знаете о наших разногласиях в вопросе о посещении гробниц мусульманских святых… Но я проникся оптимизмом, когда, после поражения 1967 г., он посетил гробницу Святой Зейнаб. Увы, у него уже не оставалось времени.

Эмир вздохнул, глядя на свои четки, словно обращался именно к ним: