Баха Тахер - Любовь в изгнании / Комитет

— Эмир разъяснил мне многое из того, чего я не знал.

Мне не хотелось затевать с ним спор, я нуждался в его помощи.

— Делай что хочешь, — спокойно сказал я, — спрашивай эмира или кого угодно. Не думаю, чтобы кто-то стал возражать против твоего участия в демонстрации или помощи в ее организации. Весь мир возмущен, даже в Израиле проходят демонстрации протеста против того, что ты видел по телевидению…

Он покачал головой с видом человека, имеющего свое мнение:

— Вот вы говорите, что даже в Израиле протестуют! А что это значит?

— Что же?

— Это значит, что политика — мутное море! Израильтяне устроили резню, и они же ее осуждают, в чем тут смысл?.. Конечно, вы лучше меня разбираетесь в политике, но и я кое-что разумею. У меня было помрачение разума, но теперь я, слава Аллаху, прозрел.

— Прозрел? И что же ты увидел?

— Я понял свое невежество, понял, что заблуждался! Его высочество вразумил меня, открыл мне глаза на многие вещи. Мир — это джунгли, полные хищников, и мы можем спастись только став сильными. А стать сильными нам поможет только разум, только возвращение к нашей вере и к нашим корням…

— Если эмир говорил тебе подобные слова, то почему же он сотрудничает с Давидяном?

Тут я вспомнил о вине, которым эмир в день нашего визита к нему, угощал Юсуфа, и спросил, в чем тут причина.

Юсуф улыбнулся моему непониманию:

— Я же сказал вам, что политика — мутное море. Иногда приходится сотрудничать с врагом, входить к нему в доверие, чтобы выведывать его секреты! Эмир готов работать с Давидяном и с самим шайтаном, чтобы с помощью Аллаха добиться осуществления наших целей. Вы правы, устаз, его высочество угощал меня вином, когда я был еще заблудшим. А нашим врагам, которые наносят ему визиты, он предлагает виски. Но сам не берет в рот ни капли спиртного. Необходимость диктует свои законы.

Говоря, Юсуф все более воодушевлялся:

— Его высочество своими заботами привел меня на путь раскаяния, а потом внушил мне, как следует служить нашему делу…

В это время в зал вошла Элен и, не приближаясь к нам, начала расставлять столы и стулья.

Я воспользовался ее появлением, чтобы спросить:

— Кстати об Элен. Ты принял какое-нибудь решение?

Юсуф зевнул и небрежно обронил:

— Нет, все это были пустые слова. Я говорил их, когда еще не прозрел. Мы должны оставаться вместе. Чтобы помогать нашему делу, мне необходимо получить гражданство. И Элен тоже верующая. — Произнося последнюю фразу, он важно поднял палец.

— Это подсказал тебе эмир Хамид?

Юсуф ничего не ответил, и я встал со стула, напомнив ему:

— Значит, спроси эмира. Если он скажет, что демонстрация не вредит нашему делу, свяжись со мной.

— Не сердитесь на меня, устаз. Я не могу действовать в таких делах по собственному разумению. Я маленький человек, а политика — море…

— Понимаю Юсуф, мутное море.

Я попрощался с ним за руку и тут вспомнил еще кое-что:

— Слушай, Юсуф, ты передал эмиру наш разговор о Давидяне?

Веки его опять задрожали, но в тоне звучал вызов:

— Я ничего не скрываю от его высочества.

Выражение его лица и его уклончивый взгляд отбили у меня охоту продолжить разговор. В голову пришла страшная мысль: «Неужели и Халид станет таким же?»

У самого выхода меня перехватила Элен и умоляющим шепотом сказала:

— Месье, окажите мне последнюю услугу.

— Если смогу.

— Я вас прошу об одном, скажите Юсуфу, что я не буду возражать против развода и готова отказаться от всех прав.

— Но я не обладаю таким влиянием на него, Элен.

Но она не слушала и продолжала умолять:

— Я могу даже дать ему небольшую компенсацию, на которую он сможет жить после развода. Хочу, чтобы мы расстались без проблем. — И дрожащим голосом добавила: — Я боюсь. Я стала бояться его, месье…

Она украдкой бросила взгляд на Юсуфа, который стоял потягиваясь и уперев руки в бока. Я, тоже шепотом, сказал:

— Не хочу обманывать вас, Элен. Юсуф больше не слушает моих слов. Попытайтесь сама договориться с ним.

Из кафе я направился в университет. Там у меня был один знакомый преподаватель-египтянин. Он свел меня с несколькими студентами-арабами, и они с энтузиазмом, которого я напрасно ожидал от Юсуфа, обещали поговорить со своими друзьями — арабами и местными — и привлечь их к участию в демонстрации.

Я связался также с некоторыми арабскими посольствами, но все отказались от участия, сославшись на существующие дипломатические нормы. Не помогли и разъяснения, что я прошу их не участвовать, а помочь в подготовке, сообщив мне имена сограждан или адреса арабских организаций. Ответ был отрицательным: это не в их компетенции.

Представители ряда посольств отнеслись ко мне весьма подозрительно, как к подосланному их врагами — другими арабами — с целью вовлечь в сомнительную аферу. Один советник по печати даже язвительно заметил:

— Почему Египет так заинтересован в этой демонстрации? Разве вы не подписали кэмп-дэвидские соглашения!

— Да, — ответил я, — но какие действия предприняли те, кто их не подписал?

И вышел из кабинета с чувством, что меня из него выгнали.

Я ни с кем не затевал ни споров, ни дискуссий, использовал все пути и средства. Спросил и Бриджит, не знает ли она в городе членов организации, возглавляемой доктором Мюллером. Она удивилась: — Какой организации?

Я напомнил ей о Международной ассоциации врачей по правам человека.

— Но, — сказала она, — ассоциация — это доктор Мюллер! Быть может, в Австрии в ней числятся некоторые его друзья-врачи. И только.

— Пусть так, — сказал я, — а сам Мюллер может оказать нам какую-либо помощь? Он знает здешние организации врачей? Однажды он говорил мне, что этот город важен для него как центр международной деятельности.

Бриджит отрицательно замотала головой:

— Мюллер участвует в любой деятельности только на правах звезды.

Утро воскресенья, на которое была намечена демонстрация, выдалось солнечным и теплым.

Она должна была начаться в десять часов, и я отправился к месту сбора пешком примерно за час до начала. Полиция перекрыла движение по улицам, ведущим к большой площади, где собирались демонстранты, и по тем, по которым пролегал ее маршрут. На площади к моменту моего прихода уже собралось несколько сотен человек, и люди продолжали подходить. Большинство составляла молодежь. Трибуна, сооруженная вокруг памятника всаднику, был завешана палестинскими флагами и плакатами с надписями: «Прекратить резню в Ливане!», «Мы все несем ответственность за Сабру и Шатилу!», «Рабочая партия осуждает убийство палестинцев!» и т. п. Вокруг трибуны были установлены камеры, и в толпе щелкали фотоаппаратами фотографы. Повсюду стояли полицейские с маленькими переговорными устройствами в руках.