Славомир Мрожек - Валтасар

В Боженчине он построил дом и заложил молочную ферму. Дом, на удивление, маленький, хотя дети у деда множились; сад же — довольно большой. Дом, правда, каменный, но всего лишь двухкомнатный. Под той же крышей помещалась и ферма. Два сепаратора для снятия сливок и одна бочка для превращения сливок в масло. Все сработано вручную, на примитивном станочке. На ферме работали молодые, еще незамужние девушки — предмет неустанных грубоватых заигрываний возчиков, которые во множестве приезжали не только из Боженчина, но и из окрестных сел. Крестьяне заключали договор с фермой на ежемесячную поставку молока. Каждый день они сдавали цельное молоко для переработки и взамен получали снятое. Одновременно в примитивной лаборатории определялся процент жирности молока. Все это — с раннего утра до позднего вечера, в шуме и оглушающем грохоте, производимом машинами, лошадями и прежде всего людьми. Случались баталии, когда две стороны пытались доказать свою правоту. Крестьяне, как им и положено, утверждали, что сданное молоко невероятно жирное, а хозяин фермы — что оно невероятно тощее.

Такою было положение вещей, когда я родился. Добавлю, что родился я не в главном доме; а в расположенном на отшибе — съемном. Родители снимали этот дом, что стало возможно благодаря тому, что отец получил в Боженчине руководящую должность. Когда я родился, моему брату было уже два года. Что происходило до моего рождения — не знаю, хотя очень хотелось бы узнать. Предполагаю, что дед под влиянием своей второй жены не допустил совместного проживания. А может, отец и мать сами захотели жить отдельно. В любом случае, тут что-то было связано с мезальянсом, который позволила себе моя мать.

Несколько десятилетий назад в Боженчине повально болели чахоткой. Возможно, потому, что люди вступали в брак и умирали в одной и той же деревушке. В этом убедился задним числом Ян Кендзор, который прибыл в Боженчин издалека и завел там семью. От чахотки умерли его жена, две дочки и два сына. Все — очень молодыми. И сам он скончался от той же болезни. В живых осталась упомянутая мною дочка Янина; сын Казимеж тоже дожил до преклонного возраста. Любопытно: оба работали учителями, и оба жили за пределами Боженчина.

Смею утверждать, что брак матери с моим отцом спас ее от чахотки. Ненадолго — на каких-то двадцать лет, проведенных вне Боженчина и, прежде всего, вдали от тирана-отца и мачехи, которая им управляла. Умерла мать сорока двух лет.

Вторым потенциальным кандидатом в наследники моего деда был старший брат матери Юлиан. О его жизни я знаю мало. Сразу добавлю, что кандидат он был строптивый — вообще не желал быть ни «кандидатом», ни наследником, но в конце концов все же остался при ферме. Неохотно посещал какие-то курсы и одно время работал у своего отца как лаборант. С ранней молодости много и жадно читал. Для меня осталась тайной его женитьба, похоже не слишком удачная. У него родилась дочка, единственная. В конце концов, уже во время войны, он отстранился от жизни. Выполнял свои обязанности, но не больше. Однажды я зашел к нему по какому-то делу в его комнатушку при ферме. Он лежал на кровати небритый, с двумя подушками под головой и курия. Рядом — стопка книг и гора окурков. Говорил со мной приветливо, но с отсутствующим видом. У него был туберкулез, но он и не думал лечиться. Мне кажется, прикрываясь чахоткой, он в последний год войны совершал медленное самоубийство.

Я очень любил его приезды в Краков до войны, на Келецкую. Они с мамой, когда ей удавалось освободиться от повседневных домашних обязанностей, разговаривали часами. Оба были людьми во многом необычными. Кроме всего прочего, их связывали книги.

Знакомство матери с моим отцом, завершившееся браком, началось романтично — в результате случайной встречи. Произошло это так. Предприятие Яна Кендзора успешно развивалось. Его масло регулярно доставлялось в Краков. Каждый день ящики отправляли на подводах в Бядолины, примерно в восьми километрах от Боженчина, а оттуда железной дорогой в Краков. Кто-то должен был ежедневно ходить на почту, улаживать транспортные формальности. Это была она. А начальник почты — он. Ей двадцать лет, ему — двадцать три. Он родом из Поромбки Ушевской, деревеньки в предгорье, в шестнадцати километрах к югу от Боженчина, — сын бедного крестьянина. (Вот он — мезальянс, который постоянно портил им жизнь.) Свидетелей уже не осталось, но при их жизни все в один голос утверждали: то была любовь с первого взгляда.

Мой дед, Ян Кендзор, — скопидом, который хотел разбогатеть, используя своих детей. Этому способствовало его эротическое помешательство на второй, весьма мерзкой жене. Догадываюсь, что мать, закончив школу, пыталась вырваться из дому. С помощью дальних родственников она переехала в Познань, жила там в интернате и училась в коммерческом училище и на курсах стенографисток. О том времени вспоминала как о жизни более насыщенной, чем это было возможно в Боженчине. Неожиданные знакомства, компании, кафе, театры… Свои актерские способности, как и чувство юмора, я унаследовал от нее. Из того же периода до сих пор сохранились в памяти песенки 20-х годов. У матери был прекрасный слух, и в годы моего детства, помнится, она охотно пела.

Самым простым выходом для нее было поскорее выйти замуж. Претендентов — более чем достаточно. Мать была красивая. Но в ту пору она об этом не думала. Молодая, полная жизни, с открытым сердцем.

Похоже, что ее возвращение домой, к отцу на ферму, — проявление неизвестно чем вызванного смирения. Прошло много лет. Свидетелей тех событий — не считая меня — нет в живых. Скорее всего, ее принудил вернуться моральный шантаж со стороны деда, поскольку именно тогда умерла, едва дожив до сорока, его первая жена. Потом дед привел в дом новую супругу. По-видимому, его дочь должна была заменить свою мать во всех домашних делах. Однако она подчинилась первой большой любви и перечеркнула планы деда.

В 1918 году после долгой неволи Польша воскресла, и в Боженчине появилось почтовое отделение. Почта — важное учреждение, и кто-то должен им управлять. Но разве может какой-то молокосос двадцати трех лет от роду обладать необходимым опытом? Или может? Заглянем в биографию отца.

Поромбка Ушевская расположена южнее железнодорожной линии Краков — Тарнув. За железной дорогой местность начинает подниматься, и сама Поромбка лежит уже на взгорье. Деревня тянется вдоль реки, меж двумя довольно высокими и крутыми горами — Боченец и Глодув. Усадьба деда находилась к югу от Глодува, и, если смотреть сверху на костел и дом приходского священника у реки, на другом ее берегу можно было разглядеть каждую деталь и фигурки людей.