Ясмина Хадра - Теракт

Я попросил Навееда Ронена о встрече, как только смог ходить не держась за стены. Я хотел достойно похоронить свою жену. Невыносимо было думать, что она лежит в тесной холодильной камере морга с биркой на ноге. Чтобы не вводить меня в бессильную ярость, Навеед привез уже заполненные анкеты; мне оставалось только поставить подпись.

Я заплатил штраф и выкупил тело жены, никому ничего не сообщая. Мне хотелось похоронить Сихем без всякой огласки в Тель-Авиве — городе, где мы впервые встретились и где решили жить, пока смерть не разлучит нас. На кладбище был один я, не считая могильщика и имама.

Когда могилу, где отныне и навсегда упокоилось лучшее, что было у меня в жизни, засыпали землей, мне стало чуть легче. Я словно справился с задачей, которая казалась неразрешимой. Слушаю суры, которые читает имам, сую деньги в его стыдливо убегающую ладонь и возвращаюсь в город.

По эспланаде иду к морю. Туристы фотографируются на память, машут друг другу. Юные парочки воркуют в тени деревьев; другие, взявшись за руки, прогуливаются по пирсу. Я захожу в маленькое бистро, заказываю кофе, сажусь в углу, у застекленной двери, и спокойно курю сигарету за сигаретой.

Солнце начинает клониться к закату. Подзываю такси и прошу отвезти меня на Седерот Ерушалаим.

У Ким гости. Они не слышат, как я вошел. Из прихожей не видно, что происходит в гостиной. Я узнаю тенорок Эзры Бенхаима, низкий голос Навееда и плавный выговор Вениамина, старшего брата Ким.

— Не вижу связи, — произносит Эзра, откашлявшись.

— Связь есть всегда — даже там, где о ней и не подозревают, — говорит Вениамин, долго преподававший философию в Тель-Авивском университете, а затем примкнувший к пацифистскому движению, весьма оппозиционному по отношению к Иерусалиму. — Потому мы раз за разом и промахиваемся.

— Не будем преувеличивать, — вежливо протестует Эзра.

— Разве погребальные процессии, сталкивающиеся на перекрестках, помогли нам сделать хоть шаг вперед?

— Это палестинцы отказываются внимать голосу разума.

— А может, это мы отказываемся их слушать?

— Вениамин прав, — спокойно и убежденно говорит Навеед. — Палестинские фундаменталисты посылают мальчишек взрывать себя на автобусных остановках. Мы хороним погибших, а наше военное начальство поднимает в воздух вертолеты, и те расстреливают с воздуха жалкие лачуги. Правительство готовится рапортовать о победе — и в этот миг новый теракт толкает назад маятник часов. До каких пор это будет продолжаться?

В это мгновение Ким выходит из кухни и замечает, что я стою в коридоре. Я прикладываю палец к губам, прося ее не выдавать меня, поворачиваюсь на каблуках и выхожу на лестничную площадку. Ким пытается меня остановить, но я выскакиваю на улицу.

И вот я опять в своем квартале. Словно призрак на месте преступления. Не знаю, как меня сюда занесло. Удрав от Ким, я очутился на каком-то проспекте и шагал куда глаза глядят, пока икры не свело судорогой. Тут я вскочил в автобус, доехал до конечной остановки, поужинал в какой-то забегаловке в Шипаре, бродил, бродил — от площади к скверу, от сквера к площади — и, наконец, оказался в районе частной застройки, на котором мы с Сихем семь лет назад остановили свой выбор, решив, что именно здесь возведем вокруг нашей семейной идиллии неприступную крепость. Это красивый, уютный квартал, тщательно оберегающий от посторонних глаз свои роскошные виллы и тишину, где наслаждаются жизнью обладатели крупных состояний; есть тут и колония нуворишей, в их числе несколько эмигрантов из России, которых легко узнать по резкому акценту и маниакальному стремлению выпендриваться перед соседями. Нас с Сихем сразу покорило очарование этого места. Дневной свет казался здесь ярче, чем где бы то ни было. Нас пленили фасады из тесаного камня, кованые железные ограды, аура благополучия, что окутывала особняки с большими окнами и великолепными балконами. В ту пору мы жили в отдаленном шумном районе, в маленькой квартирке на третьем этаже безликого дома, где что ни день случались семейные свары. Мы экономили на всем, откладывая деньги на другое жилье, но о таком шикарном месте и мечтать не смели. Никогда не забуду радости Сихем, когда я снял с ее глаз повязку и она увидела наш дом. Она так подскочила на сиденье, что чуть не пробила головой потолок машины. Я позабыл обо всем на свете, видя, как безумно она счастлива — будто девочка, чья заветная мечта сбылась в день рождения. Часто ли она бросалась мне на шею и целовала меня на глазах у прохожих — она, заливавшаяся краской, если я осмеливался слегка обнять ее на улице?.. Она толкнула калитку и помчалась к тяжелой дубовой двери. Она сгорала от нетерпения, а я никак не мог выбрать из связки нужный ключ. Ее радостные крики до сих пор звучат у меня в ушах. Я вновь вижу, как она, раскинув руки, кружится посреди гостиной, словно балерина, опьяненная своим искусством. Чтобы умерить ее восторги, мне пришлось схватить ее в охапку. Из глаз Сихем волной лилась благодарность, и я тонул в ней; ее счастье кружило мне голову. И там, в огромной пустой комнате, мы расстелили на выложенном плитами полу мой плащ и любили друг друга, как два подростка, потрясенные, испуганные первым парением, первыми взрывами своих тел…

Сейчас, должно быть, около одиннадцати, может, чуть меньше, и вокруг ни души. Улица моих побед спит как убитая; фонари придавлены собственным ничтожеством. Моя вилла, осиротевшая, угрюмая, похожа на дом с привидениями: жутью веет от окутывающего ее мрака. Кажется, что она простояла заброшенной не один десяток лет. Ставни не закрыты; некоторые стекла выбиты. Клочья бумаги устилают сад с вытоптанными цветами. Когда мы убегали, Ким забыла запереть калитку; визитеры, побывавшие здесь не с самыми добрыми намерениями, оставили ее распахнутой настежь, и ее слабое поскрипывание в тишине похоже на доносящиеся с того света жалобы. Замок в буквальном смысле выпотрошили из двери. Дверные петли вырваны; звонок изуродован. Вырезки из газет, которые мстительная толпа налепила на стены моего дома, шуршат на ветру, вокруг пестреют злобные надписи. Да, тут много чего произошло в мое отсутствие…

В почтовом ящике что-то лежит. Среди счетов я вижу небольшой конверт. Имени отправителя нет, только марка и почтовый штемпель. Послано из Вифлеема. Сердце едва не выскакивает у меня из груди: я узнаю почерк Сихем. Бегу в спальню, включаю свет, присаживаюсь к ночному столику, с фотографии на котором горделиво смотрит моя жена.

Внезапно я цепенею.

С какой стати Вифлеем?.. Что оно несет, это письмо из могилы? Мои пальцы дрожат, кадык судорожно дергается, в горле пересохло. На миг я решаю отложить письмо, распечатать его потом. Я не нахожу в себе сил подставить судьбе другую щеку, взвалить на плечи новые беды из бесконечной вереницы, в начале которой теракт. Ураган, сровнявший с землей все, на чем стояла моя жизнь, жестоко истрепал меня; я чувствую, что не переживу еще одной подлости… При этом я не в состоянии ждать ни секунды. Все во мне натянуто до предела; еще немного — и в моих оголенных нервах произойдет короткое замыкание. Сделав глубокий вдох, я вскрываю конверт: клянусь, никогда в жизни я не чувствовал такой опасности. Едкий пот струится по спине. Сердце колотится все сильнее; его стук глухо отдается у меня в висках, наполняя комнату эхом, от которого кружится голова.