Ясмина Хадра - Теракт

Входит другой офицер, лицо скрыто за темными очками. Он что-то говорит мне, грозя пальцем. Его слова расплываются в моем пустом и ясном сознании. Он остается в комнате недолго и, бранясь, выходит.

Не представляю, какое сейчас время суток. Часы у меня отобрали. Мои собеседники их предусмотрительно снимают, входя в комнату.

Возвращается капитан Моше и что-то невнятно говорит. Допрос ничего не дал. Он тоже устал. От него несет табачным перегаром. Глаза у него красные, рот кривится; он осунулся, лицо небритое.

— Судя по всему, ваша жена не уезжала из Тель-Авива ни в среду, ни в последующие дни.

— Это, однако, не делает ее преступницей.

— Ваши супружеские отношения были…

— У моей жены не было любовника, — обрываю я.

— Она не обязана была вам об этом сообщать.

— У нас не было тайн друг от друга.

— В настоящую тайну никого не посвящают.

— Есть какое-то объяснение, капитан. Но не то, которое пытаетесь дать вы.

— Да будьте же вы рассудительны хоть минуту, доктор. Если жена солгала вам, если она заставила вас поверить, будто едет в Назарет, а сама, стоило вам отвернуться, снова оказалась в Тель-Авиве, это означает, что она играла нечестно.

— Это вы играете нечестно, капитан. Вы выпячиваете неправду, чтобы дознаться до истины. Но этот блеф не пройдет. Можете не давать мне спать сколько угодно — вы не услышите от меня того, что хотите. Ищите кого-то другого и сваливайте вину на него.

Капитан нервничает, выходит в коридор. Через некоторое время возвращается, ожесточенный, челюсти сжаты, как тиски. Обдает меня своим дыханием. Он на грани срыва.

— Ни за что не поверю, что в последнее время вы не заметили ничего необычного в поведении жены. — Он скребет пальцами щеки, и его ногти издают жуткий треск. — Можно подумать, вы не под одной крышей жили.

— Моя жена — не исламистка. Сколько раз вам повторять? Вы не там ищете. Отпустите меня домой. Я два дня не спал.

— И я не спал. И не намерен смыкать глаз до тех пор, пока не дознаюсь, в чем тут дело. Вывод экспертов однозначен: причина смерти — находившееся на вашей супруге взрывное устройство. Свидетель, сидевший на веранде ресторана и отделавшийся легким ранением, утверждает, что рядом со школьниками, праздновавшими день рождения одноклассницы, он видел беременную женщину. Эту женщину он без колебаний опознал по фотографии. И это — ваша супруга. Между тем вы заявили, что она не была беременна. Ваши соседи тоже не могут припомнить, что видели ее беременной за все то время, что вы проживаете в этом квартале. Исследование останков, в свою очередь, однозначно: беременности не было. Тогда что же это было, если не чрево беременной? Что скрывалось под платьем вашей жены, если не проклятое устройство, оборвавшее жизнь семнадцати человек, детей, которые пришли повеселиться?

— Дождитесь кассеты…

— Не будет никакой кассеты. Да лично я сто раз плевал на эти кассеты. Для меня это вообще не вопрос. Вопрос в другом. И это другое сводит меня с ума. Я во что бы то ни стало должен узнать, почему женщина, высоко ценимая в своем кругу, красивая, умная, современная, отлично интегрированная, в которой муж души не чает, которой подруги, по большей части еврейки, не устают льстить и восхищаться, позавчера решила обвешаться взрывчаткой и пойти в общественное место, чтобы поставить под сомнение все то, в чем государство Израиль доверилось арабам, которых оно приняло в свое лоно, в число своих граждан. Вы понимаете, насколько все серьезно, доктор Джаафари? Конечно, мы ожидали вероломства, но не с этой стороны. Я проанализировал все, что связано с вами обоими, — ваши отношения, привычки, грешки. Результат: я ничего не в состоянии понять. Я, еврей и офицер израильской армии, могу только мечтать о тех почестях, которые ежедневно оказывает вам город. Вот что сбивает меня с толку.

— Не пытайтесь воспользоваться моим физическим и душевным состоянием, капитан. Моя жена невиновна. Ее ничто, абсолютно ничто не связывает с фундаменталистами. Она никогда с ними не встречалась, не разговаривала, не думала о них. Моя жена пошла в этот ресторан обедать. Обедать. Не больше и не меньше. А теперь оставьте меня в покое. Иначе я сдохну.

С этими словами я кладу руки на стол крест-накрест, опускаю на них голову и засыпаю.

Капитан Моше возвращается снова, снова и снова… К концу третьего дня он открывает дверцу крысиной норы и жестом приглашает меня выйти.

— Вы свободны, доктор. Можете возвращаться домой, к нормальной жизни — если сумеете…

Я беру пиджак и бреду по коридору; офицеры в рубашках с закатанными рукавами и нетуго завязанных галстуках молча провожают меня взглядами. Словно стая волков, они смотрят, как уходит жертва, которой, казалось, уже не выбраться. Человек с каменным лицом протягивает мне из окошечка часы, связку ключей и бумажник, велит расписаться в получении вещей и резким движением захлопывает дверцу. Кто-то провожает меня до выхода из здания. На крыльце на меня обрушивается дневной свет. Погода прекрасная, город залит солнцем. Уличный шум возвращает меня в мир живых. С лестницы я несколько минут смотрю на привычный бег машин, слушаю гудки. Народу немного. Квартал какой-то тоскливый. Деревья, которыми обсажена улица, душу не веселят, а зеваки, что шатаются по ней, так же унылы, как их тени.

Внизу стоит большая машина с включенным двигателем. За рулем Навеед Ронен. Он выходит из машины и, опираясь локтем на дверцу, ждет, когда я спущусь. Я тут же понимаю, что освободили меня не без его вмешательства.

Когда я подхожу, он хмурится. Из-за моего распухшего глаза.

— Тебя били?

— Я сам ударился.

Он не верит.

— Правда, — говорю я.

Он не настаивает.

— Отвезти тебя домой?

— Не знаю.

— Ты неважно выглядишь. Надо принять душ, переодеться, что-то съесть.

— Фундаменталисты прислали кассету?

— Какую кассету?

— С записью теракта. Известно наконец, кто себя взорвал?

— Амин…

Я делаю шаг назад, отстраняясь от его руки. Теперь я не выношу, когда до меня дотрагиваются. Даже если хотят ободрить и успокоить. Мои глаза впиваются в глаза полицейского.

— Если меня выпустили, значит, точно известно, что моя жена тут ни при чем.

— Давай я отвезу тебя домой, Амин. Тебе нужно набраться сил. Сейчас это самое главное.

— Если меня выпустили, Навеед, постой… если меня выпустили, значит… Что показало следствие, Навеед?

— Что ты , Амин, здесь ни при чем.

— Только я?..

— Только ты.

— А Сихем?..

— Чтобы тебе выдали ее тело, придется заплатить специальный налог, кнасс. Таковы правила.

— Штраф? А с каких пор действуют эти правила?

— С тех самых пор, как смертники-фундаменталисты…

Я прерываю его, грозя пальцем.