Ясмина Хадра - Теракт

— Мне надо съездить в Вифлеем.

Звон посуды, доносящийся из кухни, замирает. Через несколько секунд Ким показывается в дверях. Высоко вздернув бровь, она пристально смотрит на меня.

Я тушу сигарету в пепельнице и собираюсь закурить следующую.

Ким вытирает руки о висящее на стене полотенце и выходит в гостиную.

— Ты шутишь?

— Неужели у меня вид шутника, Ким?

Она не может скрыть легкой дрожи.

— Конечно ты шутишь. Что тебе делать в Вифлееме?

— Оттуда Сихем отправила письмо.

— И что?

— А то, что я хочу знать, какого черта она была там, когда я думал, что она у бабки в Кафр-Канне.

Ким падает в плетеное кресло напротив. Ее подкосила моя неожиданная выходка. Она глубоко дышит, точно стараясь подавить досаду, кусает губы в поисках слов — не находит и стискивает виски пальцами.

— Ты не понимаешь ситуации, Амин. Я не знаю, что творится у тебя в голове, но ты перегибаешь палку. Нечего тебе делать в Вифлееме.

— Там живет моя молочная сестра. И Сихем, чтобы исполнить свою безумную миссию, конечно, поехала именно к ней. Дата на почтовом штемпеле "пятница, 27 ", день накануне трагедии. Я хочу знать, кто подучил мою жену, кто обвязал ее взрывчаткой и послал на смерть. Я не собираюсь сидеть сложа руки и не могу просто перевернуть страницу, в которой ничего не понял.

Ким только что волосы на себе не рвет.

— Ты в своем уме? Вспомни, речь идет о террористах. А эти люди ни с кем не церемонятся. Ты хирург, не полицейский. Предоставь полиции этим заниматься. Для таких расследований у нее есть необходимые средства и квалифицированные сотрудники. Хочешь знать, что произошло с твоей женой, — найди Навееда и расскажи ему о письме.

— Это частное письмо и личное дело…

— Что ты городишь! Семнадцать погибших, десятки раненых. Ничего личного здесь нет. Это осуществленный смертником теракт, и его расследование — в компетенции соответствующих служб. По-моему, ты сам не знаешь, что делаешь, Амин. Хочешь быть полезным, так передай письмо Навееду. А вдруг это именно тот кончик нити, которого полиции не хватает для решительных действий?

— Об этом и речи быть не может. Я не хочу, чтобы посторонние лезли в мои дела. Я собираюсь в Вифлеем — один. Мне никто не нужен. Я там много кого знаю. Мне наверняка кое о чем расскажут, что-нибудь я из них выжму.

— А потом?

— Когда потом?

— Предположим, тебе удалось что-то разузнать — ну а дальше? Уши им надерешь? Станешь требовать извинений, возмещения ущерба? За Сихем наверняка стоит огромная сеть, с отлаженными связями и маршрутами. Никто не пойдет взрывать себя в общественном месте просто так, с бухты-барахты. Этому предшествует долгое промывание мозгов, тщательная психологическая и материальная подготовка. Теракт не совершают, не приняв заранее колоссальных мер предосторожности. Его заказчики должны обезопасить свою базу, запутать следы. Смертника они выбирают, только полностью убедившись в его решимости и надежности. А теперь представь, что ты забрел на их территорию и крутишься возле их нор. Думаешь, они станут спокойно ждать, пока ты до них доберешься? Да они разделаются с тобой так быстро, что ты даже не успеешь понять, какое идиотское дело затеял. Я просто умираю от страха при одной мысли о том, что ты попадешь в это змеиное логово.

Она хватает меня за руки, и запястье снова начинает ныть.

— Это плохая идея, Амин.

— Может быть, но с тех пор, как я прочел письмо, она не выходит у меня из головы.

— Понимаю, но только такие дела не для тебя.

— Не трать понапрасну силы, Ким. Ты же знаешь, какой я упрямый.

Она примирительно протягивает ко мне руки.

— Ладно… Отложим споры до вечера. Надеюсь, к тому времени ты немного поостынешь.

Приходит вечер, и она приглашает меня в ресторан у моря. Мы ужинаем на террасе; ветер настойчиво дует нам в лицо. Море волнуется, и в его шуме я слышу что-то нравоучительное. Ким предчувствует, что ей не удастся меня переубедить. Она что-то клюет в своей тарелке, словно усталая птица.

Ресторан, принадлежащий репатрианту из Франции, симпатичный. Здесь уютно и спокойно: большие, от пола до потолка, окна с видом на море, обитые темно-малиновой кожей кресла, вышитые скатерти. Внушительных размеров свеча с достоинством горит в хрустальном бокале. Народу немного, но сидящие за столиками парочки выглядят как завсегдатаи. У них изысканные движения, тихие, плавные разговоры. Хозяин заведения, хрупкий и живой человечек, одет с безупречным изяществом и утонченно вежлив. Он сам рекомендовал нам закуску и вино. Ким, конечно, привезла меня сюда не без какой-то задней мысли, но сейчас она думает не об этом.

— Такое впечатление, что тебе нравится вызывать у меня выбросы адреналина, — вздыхает она, роняя салфетку, как губку в ванной.

— Поставь себя на мое место, Ким. Есть то, что совершила Сихем, — и всё. И еще я. Если моя жена выбрала смерть, это значит, что я не сумел сделать так, чтобы она предпочла жизнь. Я должен взять на себя часть ответственности.

Она пытается возразить; я поднимаю руку, прося ее не перебивать.

— Это правда, Ким. Не бывает дыма без огня. Ее деяние ужасно — не спорю, но совесть не позволяет мне все свалить на нее.

— Ты здесь ни при чем.

— Нет, при чем. Я был ее мужем. Мой долг был присматривать за ней, беречь ее. Она наверняка пыталась обратить мое внимание на мертвую зыбь, в которой барахталась. Даю голову на отсечение: она старалась подать мне знак. Где были мои глаза, черт возьми, пока она билась, выбираясь оттуда?

— А она старалась выбраться?

— Как же иначе? На смерть не идут, как на бал. Когда человек готовится к решительному шагу, в нем неизбежно поселяется сомнение. Вот этот миг я и проглядел. Разумеется, Сихем хотела, чтобы я спас ее от нее самой. Но я думал о чем-то другом и никогда себе этого не прощу.

Я торопливо закуриваю.

— Мне не доставляет ни малейшего удовольствия тебя пугать, — говорю я после длинной паузы. — Да и к шуткам я вкус потерял. После этого проклятого письма я думаю только о том знаке, который я не сумел вовремя расшифровать, который и по сей день остается для меня загадкой. Я хочу его найти, понимаешь? Так нужно. У меня нет выбора. После того письма я непрерывно копаюсь в воспоминаниях и все ищу, ищу его. Сплю ли я, бодрствую ли — все мои мысли только об этом. Я перебрал самые острые моменты, самые путаные речи, самые странные поступки — и ничего. И это белое пятно сводит меня с ума. Ты не можешь представить, Ким, до какой степени оно меня терзает. Я больше не могу жить под его гнетом…

Ким не знает, что делать со своими маленькими ладонями.

— А может, она не хотела подавать знак…

— Это исключено. Она любила меня. Она не могла до такой степени уйти в себя, чтобы ни о чем мне не сообщить.