Ноэль Шатле - Дама в синем. Бабушка-маков цвет. Девочка и подсолнухи [Авторский сборник]

Вот так взбеситься от ревности, рискуя умереть, означало еще, что Марта поднялась на новую, более высокую ступеньку в своей любви. На этой ступеньке начинала немного кружиться голова, как когда-то на качелях в Люксембургском саду, и замирало внизу живота, и посиневшие ноги дрожали от холода, от страха и от сумасшедшего желания победить этот страх. Любви? Уже и не любви… Как ЭТО назвать? Она не знала имени для чувства, взлетевшего на новую ступеньку…

— Мне показалось, будто я потеряла вас! — объясняла она Феликсу в тот вечер. — И я почувствовала такую пустоту, ТАКУЮ пустоту, понимаете?..

Нет, Феликсу то, что случилось, не показалось смешным. Он даже не улыбнулся. Наоборот.

— Я тоже, Марта, — ответил он. — Мне тоже показалось, что я вас потерял.

А потом они долго сидели и молчали, сплетя руки и сердца в один прочный узел, молчали до тех пор, пока Валантен не принес традиционный портвейн и не довел их до почти истерического хохота. А потом они обсуждали воскресный обед и понимали оба, что вместе переступили порог, что перешли в любви ту границу, за которой дозволено любое безрассудство…

Праздничный стол был накрыт. Все готово. В том числе и Марта. Теперь она уже не боялась дверного звонка. Левое бедро бастовало. Ну и пусть, пусть это будет самая большая неприятность.

Все ввалились толпой, как обычно, с сумками, цветами, советами, восклицаниями. Впереди — малышка Матильда, она рвалась первой поцеловать Бабуленьку. Но не просто толпа людей — сгусток энергии, концентрат молодости, выпаленных наугад фраз, внезапных пауз, радостей — скорее больших, раздражения — относительно слабого, одним словом — семья…

Марты не было видно из-за пакетов с подарками, ее осыпали поцелуями, ее заваливали игрушками, принесенными на всякий случай, который никогда не случался, и потому никому не нужными.

Еще до того, как все разбрелись по местам, Матильда обежала все комнаты и вернулась к матери, которая затискивала одежду на вешалку в прихожей — крючков всегда не хватало.

— А он — что, не пришел? — прозвенел голосок девочки.

— Кто, малышка? — машинально спросила Селина.

— Ну-у… Ну, тот господин…

В последовавшей за этим тишине, смятенной тишине, в которой особенно гулко раздавались удары ее сердца, Марта услышала, как отвечает заготовленной с утра фразой, фразой, которую старается произнести как можно небрежнее:

— Он скоро придет, мой ангел… Этот господин (Боже, как трудно выговорить слово «господин»!)… Он присоединится к нам чуть позже…

Значит, малыши в курсе… Ну что ж, так даже лучше, подумала Марта, и тут же у нее промелькнула еще одна мысль: надо ли сразу уточнить, что «господина» зовут Феликс, или подождать, пока он появится, и тогда представить его? К счастью, мальчишки, которых мучила жажда, отвлекли ее от решения этой деликатной проблемы. «Оказывается, и кока-кола бывает на пользу», — признала про себя Марта и повела Тьерри с Венсаном в кухню. По дороге они поведали бабушке, что учились на этой неделе довольно плохо. И лучше про учебу не заговаривать. Она, конечно, пообещала, с трудом соображая, о чем идет речь…

От праздничного стола вся компания пришла в полный восторг. Пока Лиза искала, где разместить шоколадный пирог, Селина, которая была занята тем, что ставила букет роз в хрустальную вазу, успела все-таки оценить достоинства белых кружев.

— Слушай, мам, а это, случайно, не знаменитая скатерть бабушки Луизы? — спросила она: по части столового и постельного белья, принадлежавшего семье, ее интуиция граничила с научными познаниями.

Марта почувствовала, что краснеет.

— Да, конечно… — отозвалась она смущенно, — Мамина свадебная скатерть… Когда-нибудь она станет твоей, дорогая.

— О-о, я — и свадебная скатерть! Именно то, что надо! — не удержалась от горькой иронии дочь.

Полдник прошел как нельзя лучше. Шоколадный пирог удался Лизе еще больше, чем в прошлый раз. Разговор был оживленным, кофе все нахваливали, малыши проказничали в меру. Даже Селине удалось расслабиться, и тень печали ушла из ее взгляда, обращенного на умирающих со смеху детей, которые развлекались тем, что с совершенно неприличным звуком втягивали через соломинки пену, оставшуюся на дне стаканов с кока-колой, и вносили свою немалую лепту в общий гвалт.

Однако, несмотря на то что веселилось семейство вполне искренне и непритворно, этот полдник чем-то неопределимым отличался от прежних, в воздухе повисло ожидание, каждый каждую минуту ждал: вот-вот это случится, и никто не осмеливался сказать об этом вслух. Марта — первая. Она и томилась больше других, она одновременно присутствовала за столом и отсутствовала в комнате, она была как никогда внимательна к тому, что творилось вокруг, и в то же время находилась там, на улице, в подъезде, в подвешенном состоянии: ну где же Феликс, ну что же будет, когда он появится, с этой дружной «командой», с этим невозмутимым семейством, настолько привязанным к тому, что все должно идти как положено?

Матильде удалось отвлечь на себя всеобщее внимание.

Она, конечно же, мгновенно углядела шаль Розины с бахромой, завернулась в нее, превратившись в неподражаемую белокурую цыганочку, и принялась кружиться в диком танце вокруг стола.

Марта с волнением смотрела на внучку, воплощавшую сейчас Счастье. Этот блуждающий огонек, по сути, ведь немножко и она сама тоже: он — отражение пламени, которое бушует сейчас под глухим синим шелком ее платья…

Звонок. Некому, кроме него. Это он!

Все глаза обратились на Марту, все взгляды встретились в одной точке.

Встать, выпрямиться, выглядеть (насколько получится, насколько возможно) беззаботной, естественной, как Феликс, который проходил случайно тут, рядом…

Матильда опередила бабушку. Она подлетела к двери и распахнула ее во всю ширь.

— О! — воскликнул Феликс, не ожидавший увидеть свою шаль на такой высоте от пола, да еще увенчанную светлыми кудряшками.

— О! — воскликнула Матильда, не ожидавшая увидеть пожилого господина с лохматой симпатичной собакой.

На Феликсе было белое кашне, которого Марта никогда прежде не видела, под мышкой — неизменный альбом для набросков. Впрочем, из-за общей сумятицы, из-за навалившегося на нее волнения, из-за того, что все стояли у нее за спиной и ждали, ей почудилось, будто и самого Феликса она видит в первый раз. И он показался ей очень красивым, таким красивым в этом белом шарфике — шелковистом, как его волосы.

Матильда, у которой при виде собаки внезапно пропал всякий интерес к «тому господину», позволила себя поцеловать.

— Как ее зовут? — нежно спросила девочка.

— Собака. Ее зовут Собака. А я — Феликс.

Марта про себя отметила, что он не добавил: «И готов служить вам…». Рыцарем, готовым служить, он хотел быть только для нее, только для нее одной.