Питер Хёг - Дети смотрителей слонов

Лично я, как известно, никогда не бывал на улице Солитудевай и не смог бы её узнать, если бы там оказался. Но вот нижняя часть новых полок в кладовой вполне может узнать её. После двух тактов эта часть стены с двумястами банками и бутылками отодвигается на десять сантиметров и, плавно поднявшись вверх, открывает большой проём.

Тильте насвистывает, и свет в кладовой выключается. Перед нами уже не полная темнота, теперь мы видим комнату, а в комнате — слабый свет.

Пригнувшись, мы входим в помещение. Это маленькая комнатка, с побелёнными стенами, освещённая луной, и сначала нам кажется, что свет проникает через окно, потом мы видим, что он отражается в зеркале. В цоколе западной части дома есть маленькие сводчатые окна, закрытые проволочной сеткой, мы всегда считали, что это вентиляционные отверстия, ведущие в техническое подвальное помещение. Но оказывается, что здесь находится самый настоящий подвал. Стены помещения отделаны натуральным камнем, свет попадает из окон в цоколе, и передаётся сюда тремя наклонными зеркалами. Так что если смотреть с улицы, ничего заметить нельзя.

В помещении стоит письменный стол с лампой, стул — и больше ничего. Я включаю лампу: в комнате пусто, стены голые. Ни шкафа, ни полки. На столе ничего не лежит. И тем не менее мы на некоторое время замираем. Вот сюрприз — живёшь всю жизнь на одном месте, например в нашей усадьбе, и думаешь, что знаешь всё вдоль и поперёк, а тут вдруг находишь неизвестную тебе комнату.

Наугад, наудачу мы проводим пальцами по стенам, пытаясь определить, нет ли отсюда входа ещё в какие-нибудь помещения — но ничего не находим. Находим мы лишь мягкую пластину, обрамляющую вход в кладовую. Она служила чем-то вроде доски для заметок, на поверхности её сотни маленьких дырочек от булавок, мама особенно любит использовать такие доски — над её рабочими столами всегда висят диаграммы, инструкции и рабочие чертежи. Но эта доска пуста.

Мы возвращаемся назад в кладовую и застываем на мгновение — в восхищении от технического воплощения маминого замысла. Потом я провожу пальцем по тому месту, где полки на подвижной части стены через мгновение встретятся с полками, которые там всегда были. Именно здесь наша мама сострогала последнюю стружку, перед самым выходом из дома — чтобы уж точно никто ничего не заметил.

Мы включаем музыку, звучит мамин голос, исполняющий «В дождливый понедельник на Солитудевай», стена опускается, скользит на место, и вот уже всё как прежде. Места стыков покрашенных белой краской фанерных стенных панелей скрыты за полками и кронштейнами, мы испытываем благоговейное уважение.

Но тут во мне просыпается ещё и нечто другое — то, что в приличном обществе называют интуицией. Интуиция — это мысль или ощущение, которые приходят извне, мы с Тильте после долгих размышлений пришли к выводу, что проникает это ощущение через щёлку, когда Большая Дверь чуть-чуть приоткрывается. Наш опыт подсказывает, что интуиция по большей части оказывается полным отстоем, а чтобы определить, насколько она полезна, надо проверить её на практике.

Так что я включаю диск, дождь капает, мама мурлыкает, и дверь поднимается вверх, при этом не слышно никакого звука, хотя бы отдалённо напоминающего гидравлику.

Мысль, на уровне ощущения пришедшая ко мне из внешнего пространства, такова: идеальная уборка, когда не остаётся ни одной пылинки — ни в коем случае не относится к сильным сторонам мамы и папы.

По четвергам мне приходилось делать уборку на кухне, и если бы потребовалось найти какие-то упущения с моей стороны, следовало бы пригласить целую лабораторию, и ставлю восемь против одного, что они всё равно уехали бы домой, не найдя даже рисового зёрнышка. Говорят, даже Тильте, от которой доброго слова не дождёшься, утверждала, что когда меня в своё время выпустят из тюрьмы, я всегда смогу зарабатывать себе на жизнь уборщиком.

Но после папиной и маминой уборки уж точно что-нибудь должно остаться. Не то чтобы груда дерьма, но парочка лаборантов обязательно что-нибудь бы обнаружила. Умение добраться до самых дальних уголков — это удел избранных. А мама с папой к таковым не принадлежат.

Я снова захожу в найденную нами комнату.

— Закрой дверь, — говорю я.

Тильте меня не понимает, но делает то, о чём я попросил. Стена скользит на место, я остаюсь один в лунном свете.

Не надо больше ничего искать, потому что я вижу это сразу же. И понимаю, как всё происходило. Они торопились. Перенесли багаж сюда, упакованные чемоданы стояли в этом помещении. Сняли все заметки с доски, прибрались в комнате. А всё это время у них, конечно же, была открыта дверь в кладовку. Под конец они. оглядевшись по сторонам, убедились в том, что все следы скрыты, потом вышли и закрыли за собой дверь. Но кое-что они всё же не заметили. Они не заметили, что часть доски для заметок оказалась скрыта поднятой вверх стеной.

Эта часть доски сейчас передо мной, она отливает серебром в отражённом лунном свете. К доске прикреплён клочок бумаги.

Мы сидим за кухонным столом, положив перед собой найденный клочок.

Вырван он из какого-то фирменного блокнота, сверху синим цветом отпечатано «VOICESECURITY». Внизу — три строчки, две первые написаны карандашом, маминым почерком, последняя шариковой ручкой и почерком, который мы так с ходу не можем идентифицировать.

Первая строчка гласит: «Опл. Г. Грис».

«Г. Грис» — это, по всей видимости, Гитте Грисантемум, друг дома, возглавляющая индуистскую общину на мысу Финё и одновременно управляющая в штаб-квартире Банка Финё в Северной Гавани, а «Опл.» — это обычное мамино сокращение для слова «оплачено».

На следующей строчке всего одно слово, и это слово «Dion», за которым следует восемь цифр, которые вполне могут быть номером мобильного телефона, и инициалы А.В.

Шариковой ручкой написан адрес электронной почты: «pallasathene.abak@mail.dk».

Тильте достаёт свой телефон. Поворачивает дисплеем ко мне. На нём написано «А. Винглад» и тот номер телефона, по которому Бодиль звонила, когда они с Катинкой и Ларсом забрали нас и увезли для пыток, казни и заточения в «Большой горе». Номер в телефоне Тильте и номер на листке совпадают.

— А. Винглад, — говорит Тильте, — это имя нам стоит запомнить.

Мы идём к выходу. Задерживаемся в прихожей, чтобы попрощаться с домом. Мой взгляд падает на доску с ключами.

Я показываю на ключ от почтового ящика, с красной биркой. Тильте меня не понимает.

— Ключ блестит, — говорю я. — Это новый ключ, только что от слесаря.

Тут Тильте тоже видит это. Ключ от почтового ящика используется каждый день, наш ключ был потёртым и потемневшим. Кто-то заменил его на новый.

Мы открываем почтовый ящик, ключ к нему подходит. В ящике лежит лишь счёт за воду, мы забираем его с собой и снова садимся у того стола, из-за которого только что встали и за которым ещё недавно получали хлеб наш насущный и насущные утиные бёдрышки.