Жан Эшноз - Гринвичский меридиан

— Какого цвета эта машина?

— В машине самое главное не цвет, а мотор, — ответил прагматичный Бак.

— Заезженный «плимут», мотор — шесть лошадиных сил, — предположил Рассел.

— Ну у вас и слух! — восхитился Бак.

— На моем месте у вас был бы такой же, — сказал Рассел. — Так что же с цветом?

— Желтый, — сообщил Бак. — А обивка зеленая.

— Благодарю, — ответил Рассел.

Он уселся поудобнее, прикрыл глаза и заснул. Когда он проснулся, машина уже стояла и Бака в ней не было. Он прислушался.

Скорее всего, он был за городом. Он сразу признал этот деревенский неумолчный звуковой фон, состоящий из птичьего щебета, шороха листвы, скрипа ветвей, криков домашних животных и жужжания насекомых; все эти звуки, сплетаясь вместе, образовывали пестрый шумовой ковер, легкий и вместе с тем прочный, чью основу время от времени пронзала тишина, которая в данном контексте выступала в роли шума. Эти мгновения сельского безмолвия отличались друг от друга, ибо каждое из них попадало между двумя разными звуками, которые и определяли его длительность, а главное, особый, присущий ему аромат, плотность и стиль.

Рассел сидел в машине взаперти, не шевелясь. Замерев, он вслушивался в эти звуковые сигналы и пытался установить природу каждого из них. Вот отдаленное эхо автомобильного гудка, вот на крышу машины упал с дерева лист, а вот заскрипел гравий под чьими-то шагами. Вероятно, он находился в саду деревенского дома. Ему захотелось представить себе этот дом, забавы ради. Он всегда старался определить морфологию окружающего пространства, основываясь на самых явных его признаках; правда, он частенько ошибался в своих домыслах, но об этом не знал никто, даже он сам, если только не обсуждал это с другими. Гравий под чьими-то ногами заскрипел громче.

Кроме голоса Бака он услышал два других, первый был ему незнаком, второй принадлежал Рафу. Дверца открылась.

— Рассел, это я, Раф, — произнес голос Рафа.

— Я знаю, — ответил Рассел.

— Гутман, Каспер Гутман, — представился второй голос.

— Рад познакомиться, — сказал Рассел.

Бак снова взял его под руку, и они молча зашагали к дому, чей вход находился на уровне гравиевой дорожки. Дверь была застеклена — Рассел понял это, когда ее захлопнули, уловив тоненькое дребезжание стекол в рамке рассохшейся замазки. Бак подтолкнул его к креслу, Раф налил выпивку и сунул ему в руку стакан. Гутман придвинул стул к его креслу и сел; тяжкий скрип сиденья указал на то, что человек был необыкновенно грузным.

— Я много слышал о вас, — сказал этот толстяк, — и хочу предложить вам работу.

— В данный момент я в работе не нуждаюсь, — холодно ответил Рассел. — Она у меня есть. А когда не будет, найду другую. Например, возьмусь настраивать пианино.

— Погодите, — успокаивающе сказал Гутман.

И он разъяснил ситуацию. Он владел небольшим островком где-то посреди океана, и несколько месяцев назад на этот островок высадились, не спросив у него разрешения, какие-то неизвестные. Он узнал об этом десанте только постфактум. А узнав, отправился туда, но даже не смог сойти на берег: незваные гости вместо оправданий встретили его ружейными залпами, и ему пришлось ретироваться.

— Бежать из собственного владения, — повторил он горестно, — бежать с собственного острова!

— Вам следовало обратиться к официальным властям, — подсказал Рассел.

— Не так все просто, — вздохнул толстяк. — Я вынужден хранить это в тайне. У меня в том регионе есть еще несколько островов, но они выбрали именно этот, и не без причины. Я, видите ли, купил его... гм... на несколько особых условиях.

— Понимаю, — сказал слепой, — ну так что же?

А то, что Гутман решил прибегнуть к силе. Он знал людей, способных этим заняться, были бы деньги. И деньги у него были. Но тут к нему явились Раф и Бак, они рассказали ему о проекте «Престиж», и он его очень заинтересовал. Однако теперь ему приходилось пересмотреть свои планы: об этом проекте давно уже ходили самые разноречивые, темные слухи, и нужно было соблюдать крайнюю осторожность. Прежде чем предпринимать что бы то ни было, следовало все разузнать об этом проекте. Вот почему он отложил вторжение на остров, хотя и не отказался от него окончательно. Он твердо решил вернуть себе остров — в конце концов, это его собственность, не так ли?

— Ближе к делу, — попросил Рассел.

— Так вот, — продолжал Гутман, — почему бы вам не поработать со мной? Наши цели взаимосвязаны, и мы не будем мешать друг другу, ведь я ищу не то, что вы. Мне нужно отвоевать свою территорию, а вам — найти того типа, который на ней находится.

— Откуда вы знаете?

— От Рафа, — сообщил Гутман.

— От Прадона, — уточнил Раф.

— Мои цели, может быть, и совпадают с вашими, — сказал Рассел, — но они не совпадают с целями Хааса. Мне платят за то, чтобы я нашел документы. Поскольку Раф и Бак тоже ищут их, я рискую попасть в сомнительную ситуацию по отношению к Хаасу, если соглашусь работать заодно с ними. Эти документы в конечном счете должны будут попасть в чьи-то руки.

— Хаас об этом ничего не узнает, — сказал Бак.

— Я заплачу больше, чем Хаас, — сказал Гутман.

— Мы вовсе не требуем эксклюзива для этого проекта, — пояснил Раф. — Просто снимем с него копию, а потом можете вручить оригинал Хаасу, что вам мешает?

— Это меняет дело, — согласился Рассел.

Переубедить его было легко, но для проформы он все же сделал вид, будто колеблется.

— В общем-то, при той жизни, которую я веду, — объявил он наконец, — кто посмеет упрекнуть меня в предательстве?!

— Я счастлив, что вы согласились мне помочь, — торжественно, как на банкете, возгласил Гутман. — Это надежный залог успеха.

— Не будем преувеличивать, — ответил Рассел, — я всего лишь бедный, одинокий слепец.

И он исполнил свой любимый номер под названием «бедный одинокий слепец». Раф и Бак, которые уже видели его, тихонько покинули комнату. За окном раздался удаляющийся шум отъехавшего «плимута».

Чуть позже Гутман и Рассел вышли со своими бокалами в сад и расположились в шезлонгах, Рассел в парусиновом, Гутман, ввиду его огромного веса, в кожаном. Устроившись в шезлонге, толстяк разразился нескончаемым потоком слов. Рассел слушал только его голос, не особенно вникая в смысл; он пытался расчленить и анализировать этот голос, чтобы дедуктивным методом представить себе лицо говорившего. Таким образом он нарисовал в своем воображении целую дюжину лиц, абсолютно разных, но вполне правдоподобных, потом эта игра ему надоела, он опустил руку и набрал горсть гравия.

— Какого цвета эти камешки?

— Серые или белые, — ответил Гутман, — нет, скорее белые, ведь это гравий. Они всегда одного цвета.

— Я не знал.

— Извините, я забыл, что вы их не видите, — смущенно сказал Гутман. — Но... почему вы интересуетесь цветом вещей? Разве вы когда-нибудь различали краски?