Мо Янь - Большая грудь, широкий зад

— Бей их, братцы! — раздался крик из кустов слева, и тут же что-то треснуло, словно порвался шёлк. Потом зазвучали хлопки — раскатистые и звонкие, отрывистые и глухие. В реку с шипением шлёпнулось что-то чёрное, оставив после себя шлейф белого дыма. Раздался взрыв, поднявший ещё один столб воды. Сидевший на гнедой японец странно подпрыгнул, потом откинулся назад, всплеснув коротенькими ручками, и из груди у него хлынула чёрная кровь. Она забрызгала всю голову лошади и стекала в реку. Гнедая встала на дыбы, из воды показались измазанные чёрным илом копыта и широкая, мощная блестящая грудь. Когда копыта снова опустились в воду, подняв волну, всадник уже навзничь лежал на крупе. Японец на вороном вошёл в воду головой вниз. Ещё одного всадника вышибло из седла, и он повис, покачиваясь, на шее коня, обхватив её руками. Съехавшее с головы кепи прижало к лошадиной шее, из уха сочилась струйка крови. На реке всё смешалось, потерявшие всадников лошади с ржанием поворачивали обратно. Остальные кавалеристы пригнулись в сёдлах, обхватив лошадиные бока ногами, навели на кусты блестевшие смазкой карабины и открыли огонь. С фырканьем и шумом разгребая ил и толщу воды, больше десятка лошадей вырвались на мелководье. От их крупов, от красных из-за ила копыт и хвостов во все стороны разлетались мириады брызг, и с самой середины реки за ними тянулись длинные-длинные сверкающие полосы.

Вырвавшийся вперёд пегий жеребец с белой звёздочкой на лбу уже был недалеко от дамбы. Копыта тяжело и неуклюже, с плеском и шумом рассекали мелководье. Сидевший на нём бледный японец направил коня на кусты. Прищурившись и сжав зубы, он левой рукой похлопывал его по крупу, а в правой высоко занёс отливающий серебром длинный меч. Лайди могла разглядеть даже капли пота у него на кончике носа, густые ресницы коня, слышала рвущееся из его ноздрей дыхание и ощущала кисловатый запах конского пота. На лбу пегого вдруг полыхнул красноватый дымок, и все четыре ноги застыли на скаку. Блестящую шкуру покрыли бесчисленные глубокие складки, ноги коня подкосились, и он вместе со всадником рухнул на землю у самых кустов.

Остальные японцы поскакали по мелководью на восток, к тому самому месту, где Лайди с сёстрами оставили обувь. Там они повернули и начали забираться на дамбу через кусты. Потом отряд пропал из виду, и она стала смотреть туда, где упал жеребец. Его большая голова была перепачкана чёрной кровью и илом, а голубой глаз печально глядел в небесную лазурь. Наполовину придавленный бледный всадник лежал, уткнувшись лицом в ил. Голова вывернута набок, рука вытянута в сторону воды, словно он хотел что-то вытащить оттуда.

Когда-то гладкое, сверкавшее под солнцем мелководье теперь было изрыто копытами. Посреди реки плыл на боку вороной. Труп медленно несло и крутило течением, и наконец он перевернулся кверху брюхом, а все четыре ноги с подковами величиной с половину глиняного кувшина задрались к небу. Зрелище это было недолгое: под журчание воды ноги снова опустились в реку до следующей возможности указать в небеса. Большую гнедую кобылу, которая так впечатлила Лайди, уже унесло вместе со всадником далеко вниз по течению. «Может, она решила заглянуть к большому племенному почтенного Фань Саня…» Почему-то Лайди решила, что эта гнедая — племенная, что она жена этому жеребцу и провела в разлуке с ним много лет.

Солома на мосту ещё горела, и над лизавшими её теперь жёлтыми языками пламени стелился густой белый дым. Синеватый настил моста выгибался дугой, вздыхая, покряхтывая и постанывая. Казалось, охваченный огнём мост превратился в большую змею, у которой крепко приколочены голова и хвост, и она извивалась от боли в тщетных попытках вырваться. «Бедный мост, — расстроилась Лайди. — И бедный немецкий велосипед! Единственная современная техника в Гаоми и во всём Дунбэе, а теперь обгоревшие, искорёженные обломки». Нос забивали пороховая вонь, запах горелой резины, крови и ила, раскалённый воздух казался липким. Она чувствовала, что вся эта гадость переполняет грудь и в любой момент может вырваться наружу. Но хуже было другое: от искр, прилетавших с волнами раскалённого воздуха, стали с треском вспыхивать капли, от жара выступившие на ветках. Схватив в охапку Цюди, Лайди велела сёстрам бежать вон из кустов. На дамбе пересчитала их. Все на месте: перемазанные сажей лица, босые ноги, помутневшие глаза, пылающие от жара уши. Таща за собой сестёр, она спустилась по склону дамбы, и они бросились к заброшенному участку, где, как она слышала, раньше стоял дом какой-то мусульманки. Теперь на развалинах разрослись дикая конопля и дурнишник. Когда они бежали по стеблям конопли, ей показалось, что ноги сделаны из теста, — так больно кололись стебли. За ней, спотыкаясь и подвывая, следовали сёстры. Наконец, обессиленные, они сели на землю и обняли друг друга. Младшие зарылись лицом в одежду старшей, Лайди же, не опуская головы, испуганно смотрела на полыхающий на дамбе пожар.

Из моря огня, объятые пламенем, с душераздирающими воплями стали вылетать те самые люди в зелёной форме.

— На землю! По земле катайтесь! — услышала она знакомый голос.

Он первый скатился по склону дамбы, как огненный шар. За ним последовал ещё десяток. Огонь они сбили, но одежда и волосы курились синеватым дымком. От красивой изумрудно-зелёной, как молодые листочки, формы почти ничего не осталось. Она липла к телу чёрными драными лоскутами. Один боец не стал кататься по земле. Он кричал от боли, но продолжал бежать.

Бежал он как раз туда, где сгрудились девочки, — к большой яме с грязной водой. Из воды торчали толстые, как деревья, водяные растения с красноватыми стеблями, мясистыми листьями светло-жёлтого цвета и нежными розовыми соцветиями. Объятый пламенем боец рухнул туда, и брызги разлетелись во все стороны. Из травы по краям ямы повыскакивали маленькие лягушата — у них лишь недавно отвалились хвосты. С водяных растений вспорхнули белоснежные бабочки, откладывавшие яйца на нижней стороне листьев, и пропали в солнечном свете, словно поглощённые жаром. Огонь на теле бойца потух; он лежал, весь чёрный, голова облеплена толстым слоем ила, на щеке извивается маленький червяк. Где глаза и где нос — не разобрать, виден лишь рот, исторгающий полный боли крик:

— Мама, мамочка, как больно!.. Умираю…

Изо рта у него выскользнула маленькая золотистая рыбка. Барахтаясь, он взбаламутил дно, и из ямы поднялось жуткое зловоние.

Товарищи его лежали ничком — кто стонал, кто извергал ругательства. Их оружие валялось на земле. Лишь один, худой и смуглолицый, держал в руке пистолет.

— Братцы, — волновался он, — быстро выбираемся отсюда! Японцы скоро будут здесь!