Марико Коикэ - Без аккомпанемента

— Да ты хотя бы понимаешь, как она заботилась о тебе весь этот год? Сделать такое одолжение, приютить у себя племянницу, которой надо подготовиться к экзаменам, а взамен получить одни неприятности! То ты в школе устраиваешь дебош, как какая-то уличная шпана, то горланишь на всех углах: ах, политика! ах, революция! — хоть и ни черта в этом не соображаешь. В довершение всего еще и облила грязью родную тетю. Тебе не стыдно?!

— Когда это я тетю обливала грязью? Я вообще никого грязью не обливаю. Это мои личные проблемы.

— Ты просто бессовестная негодяйка!

— Если ты действительно так думаешь, можешь называть меня, как угодно.

— Как это мило — водить за нос собственных родителей! Тебе и впрямь так нравится вся эта политическая борьба?

— Что-то не припомню, чтобы я когда-то занималась политической борьбой. Настоящая борьба — это гораздо больше! Это дело жизни и смерти! А я занималась совсем другим. И я не знаю, сколько мне раз надо повторить, чтобы ты понял: это мои личные проблемы! Сколько бы я с тобой ни говорила, ты никогда этого не поймешь. Такому как ты заурядному работяге, который лижет задницу начальству и всю свою жизнь кладет под ноги родной компании, сколько ни объясняй…

— Пошла вон, — полушепотом простонал отец. Он произнес это так тихо, что я с трудом расслышала, что он сказал. Умолкнув, я с удивительным спокойствием наблюдала, как вздуваются вены у него на висках.

— Вон отсюда, — вновь повторил отец.

— Ну будет, будет… — выскочив из-за котацу , начала заступаться за меня тетка. Я медленно встала на ноги. Один мандарин покатился по столу и упал на татами.

— Кёко-тян, нельзя так. Помирись с отцом. Очень тебя прошу, — готовая расплакаться тетка схватила меня за руку. — Ну, хочешь пожить еще год в Сэндае, живи у меня. Я буду даже рада. Только не надо…

— Убирайся! — протяжно выдохнул отец, встал из-за котацу и ушел в соседнюю комнату.

Не говоря ни слова, я вышла из гостиной, вернулась к себе, надела свое любимое пальто цвета какао и обернула шею желтым шарфом. Сунув в карман кошелек, книжку с отрывными билетами на автобус и футляр для проездного, натянула шерстяные перчатки.

Я уже обувалась, когда в прихожую выбежала тетка:

— Куда же ты пойдешь в такой снегопад? Да еще и голодная!

— Не сердитесь, тетя, — сказала я, — но просто мне невмоготу здесь больше находиться. Надеюсь, вы меня понимаете.

— Разве можно уходить, поссорившись? Твоему отцу после обеда нужно возвращаться в Токио. Помирись с ним обязательно, пока он не уехал. Он же беспокоится о тебе. Поэтому он тебя и…

Я толкнула входную дверь и раскрыла зонтик навстречу густо падающим хлопьям. В нос ударил запах холодного и мокрого снега. «Кёко-тян!» — сорвался мне вслед сердитый теткин окрик. Не оборачиваясь, я отвела руку назад и закрыла за собой дверь.

Из-за снегопада автобус очень долго не приходил. Дыша на озябшие руки, я неподвижно стояла на остановке, рассеянно наблюдая за тем, как машины, обутые в нескользящие цепи, с легким шуршанием прокладывают снежную колею.

Я села на автобус, идущий к Сэндайскому вокзалу. Когда я наконец добралась до вокзала, было уже девять утра. Голода я не чувствовала, но порядком замерзла, поэтому зашла в станционную лапшевню, где прямо у стойки, не садясь, можно было съесть чашку соба [36] Соба — лапша из гречневой муки. , и взяла себе порцию горячей лапши, поверх которой плавало сырое яйцо. Перекусив, я купила пачку сигарет «Эм-эф» и коробок спичек, и отправилась в зал ожидания. Зал был наполнен теплом от огромной керосиновой печки. Я присела рядом с какой-то дремлющей бабкой-лоточницей, возвращающейся с утреннего рынка, и закурила.

Ни о чем не думалось. Голова была настолько пуста, что становилось дурно. Я пыталась подумать о Ватару, но даже это оказалось мне не под силу. Выкурив одну за одной две сигареты, я почувствовала, как мое сознание затуманивается, и зажгла третью. Бабка-лоточница, пробудившись от дремы, зажала в зубах мятую папиросу «Мир» и начала хлопать себя по всем карманам в поисках спичек. Я протянула ей свой коробок. «Спасибо», — сказала она.

В зале ожидания я просидела до десяти, а затем направилась в кафе «Мубансо», которое в это время только что открылось. В непрогретом помещении звучал «Хорошо темперированный клавир» Баха. Не снимая пальто, я села на самый передний ряд стульев пустого кафе, заказала себе кофе и закрыла глаза.

«Успокойся! — приказывала я себе. — Нельзя поддаваться сентиментальности, вспышкам гнева, тревоге. Все эмоции нужно разложить по коробкам, перебрать, упорядочить, на каждую коробку наклеить этикетку и аккуратно сложить их у себя в голове. И не дай бог что-то из коробки выплеснется. А если уж и выплеснется, то надо набраться мужества и разом от этого избавиться».

В мыслях я приступила к подготовке коробок. Коробка для проблем с родителями, коробка для проблем с подготовкой к экзаменам, коробка для моего будущего, коробка для Ватару… Об этих вещах нельзя было размышлять отвлеченно или праздно. Их следовало упорядочивать в строгом соответствии с реальностью.

Первым делом я распихала все проблемы по отдельным коробкам. Ощущение было такое же, как во время переезда, когда я, замучившись разбирать всякий мелкий хлам, просто сунула его в ящик с домашней утварью.

Разбор содержимого коробок оказался проще, чем я думала. Видимо, я в большей степени, чем другие, обладала навыками преодоления жизненных ситуаций. В зависимости от того, что мне подсказывала интуиция, я могла начать бороться с обстоятельствами, перед лицом которых я оказывалась, либо, наоборот, пойти на компромисс и принять эти обстоятельства, либо не придавать им значения и пуститься в бега. Хотя, наверное, это под силу всякому, кто может оценивать возникающие проблемы с позиций собственной выгоды. Но вот чего мне в самом деле не хватало, так это мужества, чтобы навсегда избавляться от эмоций, которые неизбежно выплескивались из коробок.

Отхлебнув принесенный кофе, я вздохнула. В моей голове уже громоздилось несколько ящиков с наклеенными этикетками, но к решению своих проблем я не приблизилась ни на шаг. Мутный поток эмоций, которые, словно нечистоты, выплескивались из коробок, снова наводнял мои мысли. Никакого порядка не было и в помине. Я думала о Ватару. Вокруг него водоворотом закручивались сточные воды моих грязных помыслов. Я и сама не понимала, чего я от него хочу. Не понимала, почему он так сильно властвует надо мной.

Прислонив голову к стене, я зажмурилась. Наверное, это состояние и называется «опустить руки», подумала я. Осталось лишь ощущение собственного бессилия. «Как глупо, — вполголоса пробормотала я. — Как глупо».