Павел Хюлле - Мерседес-Бенц

профессор Шпаннер [33] Разработав метод варки мыла из трупов пленных, профессор Шпаннер во время Второй мировой войны превратил данцигскую научную лабораторию в фабрику. варил мыло из человеческих трупов, и мне стало дурно при мысли о фотографиях и свидетельствах очевидцев, про которые Зофья Налковская [34] Зофья Налковская (1884–1954) — польская писательница, участвовавшая в работе Главной комиссии по расследованию гитлеровских преступлений в Польше. написала в своих дневниках сразу после войны, как говорится, по горячим следам, ведь в то время еще не остыл пепел в подсобном крематории, а в котлах лежали разваренные человеческие торсы и клочья содранной кожи; мне стало дурно, когда я осознал, что дух той немецкой Академии практической медицины по-прежнему живет в стенах академии сегодняшней, раз люди, подобные доктору Элефанту, пользуются здесь всеобщим уважением, им пожимают руку, поздравляют с защитой докторской диссертации и именинами, шлют почтительные письма, а ректор вручает награды — невзирая на то, что методы их ни для кого не секрет. — Надеюсь, — я положил ладонь панне Цивле на колено, — гореть ему в адском пламени. — Ад, — недоверчиво засмеялась она, — люди вроде него застрахованы от всего на свете, знаете, доктор Элефант каждую десятую операцию делает бесплатно — мол, в фонд святого Антония, — вероятно, и вправду рассчитывает на его помощь, хотя думаю, что, если суммировать все случаи детоубийства, должно все же найтись пекло для таких, как он. — Детоубийства? — вскричал я. — Вы хотите сказать, что этот чертов доктор еще и гинеколог и что в своем кабинете, при помощи суперсовременных трубок и насосов он отправляет маленьких желеобразных существ из материнского лона прямиком в канализацию? — Да что вы! — возмутилась панна Цивле. — Этого я не говорила, но, да будет вам известно, доктор Элефант — мастер проволочек, если нужна операция, он выжидает, пока родители не соберут всю сумму целиком, и не стоит, наверное, объяснять, что порой ожидание затягивается и маленький пациент умирает, поэтому Элефанта называют еще доктором Менгеле, ангелом смерти, хотя я бы назвала его скорее доктором экономических законов, ведь, давая шанс выжить, он думает не о национальности или вероисповедании, а об одних лишь финансах, чистых и стерильных банкнотах… — Наступила, дорогой пан Богумил, очень долгая пауза; теперь мы медленно ехали по Конному Тракту, старинной липовой аллее, высаженной здесь более двухсот лет тому назад на деньги Даниеля Гралата, и я подумал, что, будь Шпаннер и Элефант, подобно бургомистру Гралату, сторонниками масонства, они, возможно, никогда бы не запятнали звания врача и сохранили верность Гиппократу, ведь масонские традиции как-никак предполагают самопожертвование и братство, не позволяя мерить человека исключительно штуками мыла или числом нулей на банковском счету, хотя, с другой стороны, масонский дух в этом городе давно уже выветрился, что доказывают названия аллеи, по которой мы с панной Цивле ехали: сначала она была Главной, затем Гинденбурга, потом Гитлера, Рокоссовского и, наконец, Победы, словно каждый следующий хозяин города опасался Гралата и самих воспоминаний о нем, но, вероятно, это было закономерно, раз по аллее из вековых лип от Оперы к Старому городу тянулись факельные шествия, а от Старого города к Опере — первомайские демонстрации, и где-то в незримом потоке времени все эти свастики, серпы, молоты и оркестры сливались воедино, а доктор Шпаннер и доктор Элефант, взирая на происходящее из окон лаборатории практической анатомии, взволнованно пожимали друг другу руки, ибо если после тезы факельных шествий наступила и миновала антитеза коммунистических маршей, то для таких, как эти доктора, пришла наконец эпоха синтеза, неограниченного творчества, арифметики чистой прибыли, освобожденной от шелухи невостребованных идей. — Да-да, коллега, поздравляю вас, — со слезами на глазах восклицал Шпаннер, — вы дожили до прекрасных времен, никогда еще врачи этого учреждения не располагали подобными возможностями. — Ну, милостивый государь, не преувеличивайте, — вежливо возражал Элефант, — ваш вклад в послевоенное развитие косметических концернов также достоин восхищения и зависти, особенно если учесть, что по ту сторону океана вам пришлось начинать практически с нуля. — О чем вы думаете? — прервала воцарившееся в «фиатике» молчание панна Цивле. — О человеке, который, будучи бургомистром, выложил из собственного кармана сто тысяч на строительство и благоустройство этой дороги, — сказал я. — Невероятно, — воскликнула панна Цивле, — это слишком прекрасно, чтобы быть правдой, вы говорите — из собственного кармана, не из городского? И ведь об этом не трезвонили телеведущие, да и как тут вычтешь из налогов, ведь Бальцерович — настоящий рэкетир, никому не спускает. — Да, — улыбнулся я ей, — но в те времена налоговые законы были совершенно иными, и когда Даниель Гралат писал завещание, предназначая сто тысяч гульденов на озеленение территории — прокладку аллеи, покупку и посадку нескольких тысяч лип, — не существовало никакого Бальцеровича, потому-то эта аллея — вы только взгляните — такая длинная и широкая, единственное место в городе, где до сих пор нет пробок, единственный в городе памятник поистине творческой мысли. — В те времена, — уточнила панна Цивле, — это в каком году и, кстати, кем был этот ваш Гралат? — Я же сказал — бургомистром нашего города, а еще ловчим и бургграфом польского короля, издавшим первую энциклопедию электричества, — я перестроился в правый ряд и у площади Народного Собрания свернул направо, к Градовой Горе, — а еще он занимался тайными науками розенкрейцеров, и многие подозревали бургомистра в принадлежности к масонам, что так и не было доказано, а вот его сын, Даниель-младший, ученик самого Иммануила Канта, тот действительно основал в Гданьске ложу «Под двумя, коронованными львами», в библиотеке которой обнаружили немало книг Гралата-отца, в основном о ритуалах посвящения, из-за чего и решили позже, будто Даниель-старший также был масоном, что прекрасно объясняет, почему ни при какой власти, будь то пруссаки, нацисты, поляки, коммунисты или русские, эта чудесная аллея не носила имени своего великодушного создателя, внесшего соответствующий пункт в завещание перед самой смертью, а именно в 1767 году. — Боже, сверните, пожалуйста, к заправке, — воскликнула панна Цивле, — у нас бензин кончился, вместо того чтобы следить за приборами, я все слушаю и слушаю, будто вы из Америки вернулись, вот здесь налево, сейчас заправимся, а вы, как всегда, забыли включить поворотник!!! — Что касается поворотника, дорогой пан Богумил, это был наш вечный спор, вроде припева к каждой поездке; неправда, что я про него забывал, вовсе нет, никогда в жизни, но согласитесь, скажем, на учебной площадке, когда рядом ни машины, ни велосипеда, ни пешехода, или на дороге, вот как возле той бензоколонки, когда никто не едет ни сверху, со стороны кладбища, ни снизу, от площади Народного Собрания, согласитесь, какой смысл в этом мигающем фонарике, просто-таки маяк средь бела дня, совершенно без толку, однако панна Цивле была иного мнения и каждый раз чуть обиженно повторяла: — Пан Павел, поворотник включаем даже в пустыне, — и я каждый раз ощущал, что жизнь снова описывает круг, эту mimořádnou smyčku [35] Удивительный круг (чешск.).Читать дальше