Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]

— Конечно, — сказала я. Мне было его жаль. Хотя я ненавидела сочувствие окружающих, я ничего не смогла поделать с тем, что ощутила его по отношению к Айзеку.

Айзек жил в маленьком фермерском доме в Меридиан Хиллс рядом с той модной частной школой. Мы устроились в гостиной, пока его мама ушла на кухню готовить ужин, а затем он спросил, не хочу ли я поиграть.

— Конечно, сказала я. Тогда он попросил передать ему пульт. Я протянула его, и Айзек включил телик с подключенным к нему компьютером. Экран телевизора остался темным, но через пару секунд из него зазвучал глубокий голос. « Обман, — сказал он. — Один или два игрока?»

— Два, — сказал Айзек. — Пауза. — Он обернулся ко мне. — Я постоянно играю с Гасом, но у него совершенно суицидальные наклонности, и это меня выводит из себя. Он чересчур агрессивно спасает гражданских или кого там еще.

— Ага, — сказала я, вспоминая ночь разбитых трофеев.

— Возобновить, — сказал Айзек.

«Игрок один, назовите себя».

— Это секси-шмекси голос первого игрока, — сказал Август.

«Игрок два, назовите себя».

— Наверное, я буду вторым игроком, — сказала я.

«Старший сержант Макс Хаос и рядовой Джаспер Джекс просыпаются в темной пустой комнате площадью примерно полтора квадратных метра».

Айзек указал на телевизор, будто я должна была говорить с ним или типа того.

— Эээ, — сказала я. — Тут есть выключатель?

«Нет».

— Тут есть дверь?

«Рядовой Джекс обнаруживает дверь. Она заперта».

Айзек подпрыгнул.

— Над дверью есть ключ!

«Да, верно».

— Хаос открывает дверь.

«Вокруг все еще темно».

— Вытащить нож, — сказал Айзек.

— Вытащить нож, — добавила я.

Ребенок — брат Айзека, я полагаю, — вырвался из кухни. На вид около десяти, крепкий и гиперактивный, он проскакал через гостиную, чтобы крикнуть, замечательно имитируя голос Айзека:

— УБИТЬ СЕБЯ!

«Сержант Хаос прикладывает нож к своей шее. Вы уверены, что…»

— Нет, — сказал Айзек. — Пауза. Грэхэм, не заставляй меня надрать тебе задницу. — Грэхэм беззаботно рассмеялся и вприпрыжку убежал по коридору.

В качестве Хаоса и Джекса, мы с Айзеком нащупывали наш путь по пещере, пока не натолкнулись на парня, которого мы зарезали после того, как он рассказал нам, что мы находимся в украинской пещерной тюрьме больше чем в километре под землей. В то время как мы продвигались дальше, по пещере нас вели звуковые эффекты: бушующая подземная река, голоса, говорящие на украинском и английском с акцентом, но увидеть нельзя было ничего. После часа игры мы услышали отчаянный плач узника: «Господи, помоги мне. Господи, помоги».

— Пауза, — сказал Айзек. — На этом месте Гас всегда настаивает на том, чтобы найти пленника, хотя это мешает пройти игру, и единственный способ на самом деле освободить узника — это выиграть.

— Да, он принимает видео-игры чересчур близко к сердцу, — сказала я. — Он слегка без ума от метафор.

— Он тебе нравится? — спросил Айзек.

— Конечно, он мне нравится. Он классный.

— Но мутить ты с ним не хочешь.

Я пожала плечами.

— Это сложно.

— Я знаю, что ты пытаешься сделать. Ты не хочешь вручить ему что-то, с чем он не справится. Ты не хочешь, чтобы он отмониковал тебя, — сказал он.

— Типа того, — сказала я. Но это было не так. Правда заключалась в том, что я не хотела отайзековать его. — Если быть честной к Монике, — сказала я, — то, что ты сделал с ней, тоже было не очень-то приятно.

— Что я сделал с ней? — спросил он, защищаясь.

— Ну знаешь, слепота и все такое.

— Но я не виноват в этом, — сказал Айзек.

— Я не говорю, что ты виноват в этом. Я говорю, что это не было приятно .

Мы могли взять только один чемодан. Я такое тянуть за собой не могла, а мама настояла на том, что два она тоже не потащит, так что нам пришлось маневрировать в пределах черного чемодана, который мои родители получили в подарок на свадьбу сто лет назад, чемодана, который должен был провести свою жизнь в экзотической местности, но ограничился поездками в Дейтон, где располагался дочерний офис компании Моррис Проперти, который папа часто посещал.

Я спорила с мамой, что мне полагается немного больше половины чемодана, так как без меня и моего рака мы бы вообще никогда не поехали в Амстердам. Мама возражала, что вследствие того, что она была в два раза больше меня, было необходимо больше физического объема ткани, дабы обеспечить ее благопристойность, а значит, она заслужила хотя бы две трети чемодана.

В конце концов, мы обе проиграли. Вот так всегда.

Наш рейс вылетал только в полдень, но мама разбудила меня полшестого, включив свет и прокричав: «АМСТЕРДАМ!». Все утро она носилась по квартире, удостоверяясь, что мы взяли переходники для розеток, и четырежды проверяя, есть ли у нас необходимое количество кислородных баллонов, и что они заполнены, и т. д., пока я выползала из кровати, чтобы надеть свой Гардероб для Амстердама (джинсы, розовая майка и черный кардиган на случай, если в самолете будет холодно).

Машина была загружена к шести пятнадцати, после чего мама настояла, чтобы мы с папой позавтракали, хотя я чувствовала внутреннее неприятие к еде до рассвета, основанное на том, что я не была русской крепостной 19 века, подкрепляющейся перед долгим днем в поле. Все же, я постаралась затолкнуть в себя пару яиц, пока родители наслаждались домашней версией яичных Макмаффинов, которые так им нравились.

— Почему еда для завтрака — это всегда завтрак? — спросила я их. — Ну, почему мы не можем есть на завтрак карри?

— Хейзел, просто ешь.

— Но почему ? — спросила я. — То есть, правда же: почему яичница-болтунья застряла в эксклюзивном положении завтрака? Можно положить бекон на сендвич, и никто не взбесится. Но в тот момент, когда в твоем сендвиче оказывается яйцо, бум: это завтрак .

Папа ответил с набитым ртом:

— Когда вернешься, мы съедим завтрак на ужин. Идет?

— Я не хочу завтрак на ужин, — ответила я, скрещивая нож с вилкой над моей практически полной тарелкой. — Я хочу болтунью на ужин без этого смехотворного понятия, что еда, включающая яичницу, — это завтрак, даже если он случился в вечернее время.

— Тебе придется сражаться в этой жизни, Хейзел, — сказала мама. — Но если это та проблема, которую ты желаешь преодолеть, — мы будем стоять за тебя.

— На некотором расстоянии позади тебя, — добавил папа, и мама рассмеялась.

Ну да, я понимала, что это было глупо, но мне было немного жалко яичницу-болтунью.

После того, как они поели, папа помыл посуду и проводил нас до машины. Конечно, он начал плакать, и поцеловал меня в щеку, прислонившись своим влажным и колючим лицом. Он прижался носом к моей скуле и прошептал: