Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]

Когда наш официант появился, чтобы забрать десерты, он сказал:

— Ваш ужин был оплачен мистером Питером Ван Хаутеном.

Август улыбнулся.

— Этот Питер Ван Хаутен совсем не плох.

Темнело, мы прогуливались вдоль канала. В квартале от Оранжи мы остановились у парковой скамейки, окруженной старыми ржавыми велосипедами, прицепленными к железной раме и друг к другу. Мы сели бок о бок лицом к каналу, и он обнял меня одной рукой.

Я видела ореол свечения, исходящего от Квартала красных фонарей. И несмотря на то, что это был Квартал красных фонарей, сияние оттуда шло зловеще зеленоватое. Я представила, как тысячи туристов напиваются, шыряются и перепихиваются на узких улочках.

— Просто не верится, что завтра он нам расскажет, — сказала я. — Питер Ван Хаутен поведает нам превосходно не-написанный конец его самой лучшей книги.

— А еще он заплатил за наш ужин, — сказал Август.

— Мне все кажется, что до того, как все рассказать, он обыщет нас на предмет записывающих устройств. А потом сядет между нами на диван в своей гостиной и прошепчет, выйдет ли мама Анны замуж за Голландца с тюльпанами.

— Не забудь о хомячке Сизифе, — добавил Август.

— Точно, и о том, какая судьба ожидает хомячка Сизифа. — Я наклонилась вперед, чтобы поближе взглянуть на канал. В воде было до смешного много этих бледных лепестков вяза. — Это будет сиквел только для нас, — сказала я.

— А какой конец ты предполагаешь? — спросил он.

— Я правда не знаю. Я тысячу раз думала и так и эдак. Каждый раз, когда я перечитывала книгу, я выдумывала что-то новое, понимаешь? — Он кивнул. — А у тебя есть теория?

— Ага. Я не думаю, что Голландец с тюльпанами — аферист, но он также не такой богатый, как заставил их верить. И я думаю, что после смерти Анны ее мама едет с ним в Голландию и полагает, что они будут там жить вечно, но ничего не выходит, потому что она хочет быть там, где была ее дочь.

Я раньше не замечала, что он так много думает об этой книге, что Высшее страдание стало значимым для Гаса вне зависимости от меня.

Вода мягко плескалась о каменные стены канала под нами; группа друзей проехала на великах мимо зарослей, перекрикиваясь на скорострельном горловом голландском; крошечные лодочки, не длиннее моего роста, наполовину утонули в канале; запах воды, неподвижной слишком долгое время; его рука, сжимающая меня; его настоящая нога, прижимающаяся к моей ноге по всей длине, от бедра до стопы. Я немного сильнее прижалась к нему. Он вздрогнул.

— Прости, ты в порядке?

Он с явной болью выдохнул «Ага».

— Прости, — сказала я. — Костлявое плечо.

— Нормально, — сказал он. — На самом деле, даже приятно.

Мы долго там сидели. Наконец его рука покинула мое плечо и легла на спинку скамейки. В основном, мы просто глазели на канал. Я много думала о том, как у них получилось заставить это место существовать несмотря на то, что оно должно бы уйти под воду, и о том, что я смотрела на Амстердам скорее как доктор Мария, как на полузатонувшую аномалию, и это заставило меня думать о смерти.

— Могу я спросить тебя о Кэролайн Мэтэрс?

— А ты говоришь, что жизни после смерти не существует, — ответил он, не смотря на меня. — Ну да, конечно. Что ты хочешь узнать?

Я хотела знать, будет ли он в порядке, если я умру. Я хотела не быть гранатой, не быть злой силой в жизнях людей, которых я любила.

— Ну вроде как, что случилось.

Он вздохнул, выдыхая так долго, что моим дерьмовым легким показалось, будто он хвастается. Он закинул свежую сигарету в рот.

— Ты знаешь, что нет места, на котором играют меньше, чем на больничной игровой площадке? — Я кивнула. — Ну, это было в Мемориале за пару недель до того, как они ампутировали ногу. Я был на пятом этаже и окна мои выходили на площадку, которая, конечно же, всегда была чрезвычайно заброшенной. Я был полностью погружен в метафорическое звучание пустой игровой площадки во внутреннем дворе больницы. Но затем какая-то девушка стала появляться в одиночестве на этой площадке, каждый день, совершенно одна качалась на качелях, такое только в фильме увидишь. Так что я попросил одну из нормальных медсестер разузнать о ней, и сестра привела ее познакомиться, и это была Кэролайн, и я использовал свою безмерную харизму, чтобы покорить ее. — Он замолчал, поэтому я решила что-нибудь сказать.

— Ты не такой уж харизматичный, — сказала я. Он усмехнулся, не веря. — В основном, ты просто красавчик, — объяснила я.

Он рассмеялся.

— Дело в том, что когда говоришь о мертвых, — сказал он, и остановился. — Дело в том, что ты кажешься сволочью, если не романтизируешь их, но правда, она… это очень сложно, как мне кажется. Ну, ты же знакома с образом стоического и непоколебимого больного раком, который героически сражается с болезнью, просто-таки с нечеловеческой силой, и никогда не жалуется, и не перестает улыбаться до самого конца, и так далее?

— Несомненно, — сказала я. — Это добросердечные и благородные души, каждое дыхание которых, — это Вдохновение для всех нас. Они так сильны! Мы так ими восхищаемся!

— Точно, но на самом деле, я имею в виду, за нашим исключением, дети с раком статистически не то чтобы очень классные, или сострадательные, или упорные, или еще чего. Кэролайн чаще всего была унылой и несчастной, но мне это нравилось. Мне нравилось чувство, будто она избрала меня в качестве единственного человека, которого она не будет ненавидеть, и все наше совместное время мы проводили в распекании окружающих, понимаешь? Мы ругали медсестер, и других детей, и наши семьи, и шут знает кого еще. Но я не знаю, была ли это она или ее опухоль. То есть, одна из ее медсестер однажды сказала мне, что опухоль Кэролайн среди других их разновидностей известна как Сволочная опухоль, потому что она превращает тебя в настоящего монстра. Так что вот тебе девушка, которой не достает одной пятой ее мозга, и у нее только что случился рецидив Сволочной опухоли, и она не была, понимаешь, образцом стоического героизма больного ребенка. Она… Честно говоря, она была сукой. Но так говорить нельзя, потому что у нее была опухоль, и еще она, ну, она мертва. И у нее была куча причин на то, чтобы быть мерзкой, понимаешь?

Я понимала.

— Помнишь ту часть в Высшем страдании , когда Анна прогуливается по футбольному полю, идя на физкультуру или типа того, и тут она падает, прямо лицом на траву, и в этот момент понимает, что рак вернулся, и он в ее нервной системе, и она не может встать, а ее лицо в паре сантиметров от травы, и она просто застряла в этом положении, наблюдая за тем, как на траву падает свет, и… я точно не помню строчку, но там что-то вроде того, что к Анне приходит это Уитменское [46] Уолт Уитмен (1819–1892) — американский поэт, в своем творчестве выражает широкий и оптимистичный взгляд на мир. откровение о том, что определением человечности является способность восхищаться величавостью творения или типа того. Помнишь это место?