Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

— С какими записочками? — живо поинтересовался Джон.

— О женихах. Помоги, мол, святая Ксения! Сделай так, чтобы Ванечка, любезный моему сердцу, меня полюбил и замуж взял. И Ксения помогает.

— И вы в это верите? — засмеялся Джон.

— Верю. Как и в то, что в палисадовском кабинете я образ Христа узрел. До этого я в храмах бывал, конечно, по обязанности и литературу религиозную почитывал, чтобы «знать врага в лицо». Но никогда мне Христос не являлся…

Петр Иванович разволновался, остановил машину и заглушил мотор. Лицо его побледнело, а глаза пылали, точно угли в печи.

— Да, явился! Лика я не видел, но только плечи и спину согбенную. И Крест огромный на ней. С этим Крестом Он точно удалялся от меня и звал за собой. И так вдруг ясен стал мне мой выбор! Или за Ним, за Крестом, вместе с народом моим одураченным. Или оставаться здесь, с Палисадовым. Поцеловать ему ручку, которую он потом с мылом брезгливо отмывать будет. И тогда я сделал то, за что Палисадов с тех пор меня люто ненавидит и только и ждет случая, чтобы поквитаться.

— Что вы сделали?! — вскричал Джон, вцепившись в плечо Чикомасова.

— Когда он потребовал, чтобы я положил на его стол список тех комсомолок, что женихов у Богородицы просят, я встал и… плюнул на его стол. Вот тебе, говорю, твой список!

— И что же он с вами сделал?

— Ничего. Его скоро перевели в Москву, а меня даже из секретарей райкома не турнули. Я думаю, Палисадову не с руки было раздувать это дело. Представляю, с какой ненавистью он отмывал своей холеной рукой свой заплеванный стол! Он решил отомстить мне на более высоком уровне. Вчера на баррикадах предложил мне место епископа.

— Я знаю, что вы ему ответили! — взволнованно предположил Половинкин. — Вы плюнули ему в лицо!

— Нет, — ответил Чикомасов. — Хорошие глупости совершаются раз в жизни. Когда они становятся системой, то перестают быть хорошими, не переставая быть глупостями. Я поблагодарил генерала Диму и вежливо отказался.

— Но этим оскорбили его еще больше!

— Я сделал это непреднамеренно. Это вопрос его собственной совести.

— А вы не боитесь, что при его возможностях он добьется, чтобы вас вовсе лишили сана?

— Вы плохо его знаете… Немыслимо, чтобы гордый Палисадов опустился до травли какого-то районного попа. Вот если бы я стал епископом…

— Поцеловали бы ему ручку?

— Вы все правильно поняли, Джон.

Они снова тронулись в путь.

— Расскажите о Вирском, — тихо попросил Джон.

— Ого! Вы и с Вирским успели познакомиться? Остерегайтесь его! Это очень опасный человек! Странно: я не люблю его, даже боюсь, хотя, в сущности, должен быть ему благодарен. В конце концов, не Палисадов, а именно он окончательно привел меня к вере.

— Как это могло быть?

— Его назначили в Малютов на должность директора краеведческого музея. В первый же день он явился ко мне. Познакомились мы с ним еще в Москве, в Ленинской библиотеке. Там я конспекты из Маркса и Энгельса разбавлял выписками из Бердяева и Розанова. Это матушка моя через подругу устроила мне доступ в спецхранилище. В провинции начинаешь ценить столичные знакомства. Я удивился, что такой незаурядный человек снизошел до нашего захолустья. Какой-то краеведческий музей! Правда, во флигеле находилась коллекция старинных книг. Родион признался, что они-то и являются целью его приезда. «Ты должен меня прикрыть, — не смущаясь попросил он. — Я ничего не смыслю в музейном деле, и это быстро выяснится. Но прежде мне надо познакомиться с княжеской библиотекой. Это нужно для моей диссертации».

— Он использовал вас, — сказал Половинкин.

— Использовал? Нет. Меня он как раз пощадил. Может быть, потому, что я был ему симпатичен. Вы не знаете, как он использует людей!

Джон ухмыльнулся.

— Он поселился во флигеле, наотрез отказавшись от служебной квартиры, — продолжал Чикомасов. — Я бывал у него почти каждый день. Обыкновенно мы болтали часа два-три, пили хороший коньяк, который у Родиона не переводился. Под коньячок он выпытывал у меня городские новости. Например, через неделю после его приезда убили девушку, горничную из пансионата. Был громкий процесс, на котором Вирский не присутствовал (он в это время уезжал в Москву), зато выудил из меня все малейшие подробности. Он замечательно умел разбалтывать людей.

— Я это хорошо знаю, — прошептал Джон.

— Однажды я пришел к нему позже обычного, он не ждал меня. Дверь была незапертой. Нелепая мысль пришла мне в голову. При всем своем увлечении оккультизмом Родион не был суеверным человеком. Даже я, атеист до мозга костей, верил в разную ерунду вроде черной кошки, боялся ночного кладбища. А Вирский рассказывал, что когда путешествовал по России, то ночевал исключительно на кладбищах. Ночью, говорил он, там стоит удивительный аромат тления.

Я решил испугать его. Сорвал сочный лопух, вымазал лицо зеленью и тихонько вошел в дом. Родион сидел за столом в комнате на втором этаже, спиной к двери. Он был не один. Напротив, лицом ко мне, стояла женщина в белой ночной рубашке, доходившей ей до колен. В первую секунду я смутился, решив, что мой друг привел к себе ночную гостью. Но в ту же секунду понял, что его гостья мертва.

— Как?! — вскричал Джон.

— Самым физиологическим образом. Как однажды становятся мертвыми все люди. На ее лице не было признаков разложения. Оно было даже красиво, как лицо гоголевской Панночки. Ее глаза были широко открыты, но в них не было даже тени жизни. Это было лицо трупа.

— Зачем я здесь? — спросила она Вирского.

— Ты сама пришла, — сказал Родион. — Ты ничего не понимаешь, не чувствуешь. Но скоро твоя душа оттает от смертного холода, и тогда начнутся твои настоящие мучения. Тебе будет очень больно. Я могу тебе помочь, но и ты должна помочь мне. Это выгодная сделка. Согласна?

— Я не понимаю, — сказала женщина.

Он вскочил и подбежал к ней.

— А тебе нечего понимать! — закричал он. — Тебя убили, дурочка! И теперь ты будешь вечно скитаться по земле! Без имени, без памяти! Нет ничего страшнее беспамятства! А я верну тебе имя, память! Я помогу наказать тех, кто над тобой надругался!

— Не понимаю… — повторила она.

— Черт возьми! — выругался Родион. — Одного моего искусства недостаточно!

— Как меня зовут? — спросила женщина.

Он гадко захихикал.

— Уже лучше! Имя, говоришь? Имя — это товар, моя нечаянная радость! А всякий товар имеет цену. Твое имя дорого стоит.

— Где мой ребенок? — спросила женщина.

Вирский забегал по комнате в сильном волнении.

— Какой ребенок? Твой сын погиб не родившись!

— Как его имя? — словно не слыша, спросила женщина.

Из-за полуоткрытой двери на меня подуло могильным холодом. На ватных непослушных ногах я побежал, вернее, скатился вниз по лестнице, понимая, что произвожу ужасный шум. «Кто здесь?!» — закричал Вирский. Не разбирая дороги, я летел по ночному парку, царапая в кровь лицо и руки в зарослях шиповника. Крик Вирского звенел в моей голове. Мне чудилось, что Вирский бежит за мною.