Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

Деревня была мертва. Природа набросилась на нее с жадностью трупоеда. Сначала пожрала самые нежные и сладкие кусочки — тонкие жердины штакетников, источенные древесным жуком. Потом не побрезговала пищей погрубее — глиняной штукатуркой стен из красного кирпича, кривыми оконными рамами, продавленными дверными косяками. И наконец эта обжора приступила к самой невкусной трапезе — к кирпичным стенам.

«И это — Россия?!» — тоскливо думал Джон, бредя по центральной улице. Тот самый волшебный рай, о котором с ностальгией вспоминали русские эмигранты? Нет, эта страна не имеет права на жизнь!

— Что-то потерял, мало́й? — услышал он сиплый мужской голос.

Посреди дороги, в колее, раскорячив короткие ноги в кирзовых сапогах, стоял низкорослый мужичок в рваной телогрейке. На его землистом, сильно обветренном лице поразительно светились красивые голубые глаза.

— Фазенду подыскиваешь?

Джон промолчал.

— Правильно! — по-своему расценил его молчание незнакомец. — Без фазенды ныне не проживешь. Слыхал, что в Москве творится?

— Какая фазенда? — не понял Джон.

— Бабы наши совсем умом тронулись от бразильских фильмов. Бросают коров недоенных, мужиков некормленых и бегут к телевизору. Ах, моя Мануэла! О, мой Родригес! Так что избы мы называем фазендами.

Большие глаза незнакомца приветливо глядели на чужака, рот был растянут в добродушной улыбке, но на всем лице лежала печать каждодневной усталости трудового человека, у которого уже нет сил на злость и подозрительность. Он рад любой встрече, потому что она вносит в его жизнь хоть какое-то разнообразие.

— Ну что, показывать фазенду?

Половинкин кивнул.

Мужик суетливо засмеялся, и Половинкин увидел, что половина его зубов — железные.

— Считай, тебе крупно повезло! Есть одна фазендочка непроданная. С тебя — бутылка шнапса.

— Какого еще шнапса? — опять не понял его Джон.

— О спирте «Рояль» слыхал? Говорят, евреи придумали, чтоб русский народ извести. Но забористый, падла! Вчера ящик в сельпо завезли. Народ его, понятное дело, мигом растащил. Но один бутылёк продавщица для меня припрятала! Только денег у меня нету. Совсем нету. Не плотют нам ни хрена!

Он сообщил это радостным голосом, как будто отсутствие денег было для него приятным жизненным фактом.

— Ну, пошли смотреть фазенду!

По дороге они познакомились. Джон почему-то соврал и назвался Иваном, журналистом из Москвы. Мужика звали Геннадий Воробьев, по-свойски — Воробей. Именно так он и просил себя называть. За короткий путь Воробей успел рассказать свою биографию. Родился в этой деревне, служил на флоте, вернулся в ту же деревню, потом отдавал долг родине в солнечном Магадане, теперь работает пастухом, потому что на другую работу его принимать отказываются. Хотел бежать в Город, но не вынес тамошней суеты и грязного воздуха. Кроме того, есть у него на местном кладбище одна могилка, кроме родительской. Это его последний должок.

Он часто произносил слово должок, и лицо его болезненно искажалось.

— Как ваше полное имя? — спросил Джон.

— Геннадий Тимофеевич я, — удивленно зыркнув на него, ответил Воробей.

— Можно я буду вас так называть?

Воробьев расцвел лицом.

— Правильно, мало́й! Нельзя отцов забывать. Тебя самого-то — как по батюшке?

— Иван… Иванович.

— Ну, нет! — засмеялся Геннадий. — Иванычем я тебя звать не стану! Иваныч — это наш печник. Я тебя буду звать просто Ваня. И хочу я тебе, просто Ваня, задать один вопрос. Только честно, ты в Бога веришь?

— Да, — твердо сказал Джон.

— Журналист, и в Бога веришь?

— А вы сами верите?

Воробей серьезно посмотрел на него.

— Я не верю, я знаю, — коротко ответил он. — Если бы не знал, ни за что бы не поверил.

Они уже стояли возле низкой, без цоколя, кирпичной избушки.

— Это и есть ваша фазенда?

Воробей смутился.

— Не глянулась? — опустив глаза, спросил он. — Это не моя фазенда. Свою я продал. Живу в общежитии для молодых специалистов. Это изба Василисы Егоровны Половинкиной. Она мне наказала ее дачникам сдавать либо продать. Так не нравится, что ль?

— Как вы сказали?!

— Ну, сдать… продать…

— Как вы назвали ту женщину?!

— Василиса Егоровна Половинкина. Она тут невдалеке, с дураками живет. Ее туда после смерти дочери определили. А я как вернулся из тюрьмы, ее забрал. Ходил за ней. А теперь как за ней ходить? То я с коровами, то пьяный, то враз и пьяный и с коровами. Пришлось ее назад к дуракам вернуть. Там хорошо. Кормят — дай бог каждому. Что это с тобой, Ваня?

Потрясенный до глубины души Джон едва дышал. Воробей с силой толкнул дверь. Дверь была не заперта и, скрипя, отворилась. Они вместе вошли в прохладный полумрак прихожей.

— Не залезали воры! — удовлетворенно заметил Воробей. — Вот какая фазенда — особенная! Все дома грабят, а ее не трогают. Боятся! Раз один сунулся, так его потом по посадкам целый день ловили. Бегает, как обезьяна, и чего-то орет с перепугу. Дом не простой, заговоренный. Он своего хозяина ждет.

— Сколько? — высохшим от волнения ртом спросил Джон.

— Чего сколько? — удивился Воробей.

— Сколько вы хотите за дом?

На лице Воробья появилось алчное выражение.

— Триста, — опустив глаза, сказал он.

— Триста? — удивился Джон.

— Меньше запросить не могу, — еще ниже опустив взгляд, ответил Воробей. — Если бы мой был…

— Но это же очень мало! — воскликнул Джон.

Воробей недоверчиво посмотрел на него. Он заломил за дом двойную цену, желая выгадать за посредничество, и теперь ему было и совестно, и не мог он понять, смеется над ним парень, издевается или в самом деле такой простак.

— Так покупаешь? — злым голосом спросил он.

— Покупаю, — сказал Половинкин.

И снова Воробей изменился в лице.

— Значит, триста! — горячечно забормотал он. — И бутылка шнапса, не забудь! Значит, деньги после оформления, а шнапс — сейчас!

Он виновато улыбнулся.

— Помираю я, Ваня, — признался он. — Трубы горят. Целый день опохмелиться не могу. Не о доме я, Ваня, сейчас думаю и не о тетке Василисе. Я об одной бутылке проклятой думаю. Ты прости…

— Вам нужно серьезно лечиться.

— Точно! Сейчас в сельпо сгоняем и подлечимся. А бумаги на дом и деньги — это завтра, утром. Переночуешь у меня.

— Нет, — твердо сказал Джон, с удивлением замечая, как легко он становится хозяином положения. — Ночевать я буду здесь. Никаких бумаг не нужно. Вот вам триста долларов.

Воробей со странным выражением смотрел на три стодолларовые купюры.

— Это зачем? Ты меня не понял, Ванька! Я про рубли тебе говорил! Про рубли, а не доллары!

— Вы сумасшедший? — спросил Джон.

Воробей хлопнул себя ладонью по лбу.

— Понял! У тебя наших денег нету. Ну вы, москвичи, и народ! Скоро совсем без рублей жить будете. Триста долларов, это сколько же на наши будет? Ничего, в сельпо знают. У нашей продавщицы этой зелени — полный комод. Быстро, значит, меняем, берем шнапс, обмываем твою фазенду.