Павел Басинский - Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина

Я показал это чудо односельчанам. Они были ошеломлены не меньше моего. Но главное — они поверили мне! Все, что я говорил прежде, прояснилось в свете этого божественного образа. Мы начали нашу работу.

Работа заключалась в том, чтобы очистить родник и отвести от него воду в деревню. С каким энтузиазмом мы работали! Даже отъявленные пьяницы и бездельники включились в общий труд. А сколько радости было ребятишкам! Мы не знали, как от них отделаться. Разумеется, они больше мешали, чем помогали, но никто не смел на них крикнуть или дать подзатыльник. Это были счастливейшие дни моей жизни! Я стал местным национальным героем. Впереди забрезжило воплощение моей мечты. Ведь я был уверен, что как только первые струи родника хлынут в Красавку, жизнь в деревне изменится и наладится к лучшему. И люди станут другие, и всё уже будет совсем по-другому. Так я думал…

— Этого не произошло?

— Новый председатель колхоза послушался указаний сверху и постановил перенести деревню на новое место, ближе к Крестам. Там асфальтовая дорога, а здесь, сами видите, бездорожье. Провести асфальт сюда посчитали невыгодным. Невыгодным! О, мерзавцы! Преступники! Выгоднее сорвать людей с родных мест, оторвать от корней, от погоста, где лежат предки, перевезти, как стадо овец, на новое пастбище! Но самое страшное, Джон: все согласились! Поплакали, но согласились. Еще бы! Ведь им обещали новые кирпичные дома, с газом и теплыми туалетами, да вдобавок старые дома оставляли за ними. Первое время многие ходили сюда, как на дачи. Распахивали огороды. Но потом…

Учитель пьяно зарыдал.

— Потом кто-то случайно спалил свой старый дом. И это оказалось выгодно: страховка! Говорят, первые, кто сжигал свои дома, плакали, глядя на ночное зарево. Но рядом уже стоял знакомый милиционер, чтобы зафиксировать случайный пожар. Следующим было гораздо легче. Великая сила — общее дело, круговая порука!

— А как же родник? — спросил Джон, тронутый рассказом Ознобишина гораздо сильнее, чем ожидал.

— Родник? В прошлом году я повел ребятишек в лес. И не нашел родника! Это место исчезло, Джон! Оно растворилось в пространстве вместе с Красным Конем!

Учитель замолчал, склонившись над стаканом. Рядом раздался противный смешок. Половинкин поднял голову и увидел красное лицо Воробья, искаженное гримасой сарказма.

— Что, Ванька? Рассказал тебе учитель местную байку о Красном Коне? Это у него болезнь такая душевная. Слышь, Васильич? Тебе не в школе учить, а здесь с дураками жить. Не зря тебя все время сюда тянет.

— Не зря… — покорно согласился Ознобишин.

— Вы… не смеете! — закричал Джон, вскакивая с места и бросаясь на Воробья с кулаками. — Вы… русские… вы все злые! Вы самих себя ненавидите! Вы проклятый Богом народ! Как евреи! Только евреи себя любят, жалеют, друг другу помогают. А вы… а вы… Сволочи…

— А-а… Понятно… — оскалясь, произнес Воробей. — А ты, значит, не русский? Ты, значит, интеллигент, а мы, значит, свиньи?

Половинкин молчал.

— А ты знаешь, что я, — с пьяным хвастовством продолжал Воробей, — живого человека убил! Задушил вот этими самыми руками. Душу невинную загубил. Любовь свою, зазнобушку ненаглядную!

— Ты бы, Тимофеич, спать шел, — тревожно глядя на Воробья, вмешался учитель. — Не надо человеку твою историю. Она еще хуже, чем моя.

— Пусть! — горделиво тряхнул головой Воробей. — Пусть знает, с каким он народом тут дачничать собрался.

Половинкин молчал.

— Гена! — закричала с другого конца стола старуха Василиса. — Ты про Лизку, что ль, брешешь? Что с ней? Ни слуху ни духу! Бросила меня, змеюка подколодная! Вот появится на селе, я ее за волосья-то оттаскаю!

— Все на-армальна-а, тетя Василиса! — Воробей пьяно-приветливо помахал рукой. — Был я вчера у твоей Лизы…

— Да ну? — оживилась старуха.

— Гребешок этот она прислала.

— Она? — Василиса с важностью посмотрела на притихших дурачков. — Что? Не верили мне? Дочка моя хорошая! Она в городе живет. И правильно! Чего ей с вами, дураками, делать? У моей Лизоньки чистая жизнь!

— Джон! — воскликнул учитель.

Половинкин лежал на земле в обмороке.

Его отходили холодной водой. Воробей, не слушая протестов Ознобишина, влил в него полстакана самогона. Джон мгновенно опьянел, и все вокруг стали ему вдруг ужасно симпатичны.

Кто-то принес проигрыватель с единственной пластинкой, и он, потрескивая, как патефон, выдал мелодию с прекрасными словами:

Дурачки разбрелись парами, он и она, он и он, она и она — и, топая и подпрыгивая, пустились в медленный танец. Василиса изысканно пригласила Джона и закружила его по-молодому, с неожиданной для старухи физической силой. Джон смеялся как сумасшедший и подпевал вместе со всеми.

Пластинку крутили несчетное число раз, а потом уговорили Ознобишина сыграть на баяне. Учитель растянул меха и запел высоким голосом:

— А волны и стонут, и плачут… — ревели идиоты.

И Джон не выдержал. Он упал на землю, рыдая от тоски и счастья, чувствуя, как в висках его бешено стучит кровь, и заорал:

— Я — дома!

— Странно… — говорил Половинкин по дороге на кладбище. Рядом на коне ехал Воробей. К боку лошади был приторочен свежеструганый еловый крест. — Я не видел там ни врача, ни медсестры. Неужели они предоставлены сами себе?

— Что странного? — нехотя отозвался Воробей. Его мучило похмелье, но он дал себе зарок выпить, только когда установит крест. — Да есть у них и врач, и нянечки, и санитары. Но у всех свое хозяйство, картошку пора убирать. Нет, если врачиха кому понадобится, она прибежит. Она тут недалёко живет.

— Понял, — проворчал Джон. — В Америке это называется «конфликтом интересов». Преступление, когда врач занимается не больными, а своим хозяйством. Кто он в таком случае? Врач или фермер?

— А ведь ты прав, — вдруг удивился Воробей. — Надо же. Скажу об этом врачихе. Скажу ей: ты чего это, Петровна, твою мать, интересы конфликтуешь?

— Не ей надо говорить, — продолжал гнуть свою линию Половинкин, — а властям, чтобы ее прогнали с работы.

— Чего-то я не понял, — потряс головой Воробей, как бы отгоняя наваждение. — Ты мне что предлагаешь, Ваня? Чтоб я на Петровну донос накатал?

— Не донос, — смутился Джон, — а информацию.

— Значит, ты хочешь сказать, — насупился Воробей, смотря в сторону, — если я такую информацию на Петровну пошлю, я доброе дело сделаю?