Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале

— Велик риск инфицирования брюшной полости. А если начнется перитонит…

— О боже!

— Одна женщина из пяти умирает.

— Этот ребенок застрянет во мне, и мы оба умрем!

Он положил мне ладони на лоб. Он нахмурился, но глаза оставались ясными и добрыми.

— Успокойтесь, выслушайте меня, Ханна. Я не думаю, что ребенок весит шесть килограммов… Ваш вес имеет другую причину. Воды занимают у вас гораздо больше места, чем ребенок.

— Почему вы так думаете?

— Это очевидно! Когда я вас прослушиваю, я едва различаю плод.

Я облегченно вздохнула:

— Я доверяю вам, доктор.

Тейтельман ощупал мою спину и худые руки:

— Вы родите по-старинке, как все женщины в течение стольких тысячелетий. Вы без осложнений перенесли беременность, почему бы родам не пройти так же?

Я признала, что он прав. До сих пор по сравнению с другими у меня довольно редко случалась тошнота, я избежала и вздутия вен, и жжения в желудке. Франц ждал внизу, в фиакре. Я пересказала ему наш разговор, скрыв свой приступ малодушия, скорее преувеличивая похвалы врача в свой адрес. О, у меня потребность в похвалах! Это лишнее, ведь Франц меня так обожает, и все же, с тех пор как я ношу наследника Вальдбергов, я не упускаю случая, чтобы меня похвалили. Франц, как всегда, покрыл меня поцелуями, называя своим сокровищем, драгоценностью. Ох, Гретхен, стоит мне посмотреть на себя его глазами, как я кажусь себе волшебницей, существом, способным сделать жизнь ярче, насыщеннее.

Со слезами на глазах Франц спросил меня:

— Ну что, когда роды?

— На днях, счет пошел на часы.

— А точнее?

— Франц! Мы занимались любовью каждую ночь, а когда и несколько раз за ночь.

Он расхохотался, почти что покраснев. Я добавила:

— Меня удивляет, что некоторые женщины утверждают, будто знают день, когда они забеременели. Дело не в ясновидении, — скорее, это показывает, что посещения супруга были до такой степени редкостью, что их даты можно было записывать.

Потом мы заехали к тете Виви, ждавшей нас с горой сладостей. Сознаюсь, я не смогла устоять ни перед мраморным эльзасским пирогом, ни перед мандариновым пирожным.

— Осторожно, когда вы разрешитесь от бремени, дорогая, надо будет перестать объедаться. А то станете похожей на мою сестру Клеманс.

Я прыснула. Франц вскричал с выражением комического ужаса:

— Пощадите! Я женился не на тете Клеманс!

К твоему сведению, тетя Клеманс… как бы сказать? — упростила свою внешность. Она не только поперек себя шире, но у нее нет ни шеи, ни талии: мешок, увенчанный головой. К счастью, этот мешок одет по последней моде, а благодаря тому, что поверхность позволяет, в бантах недостатка нет.

Тетя Виви сделала вид, будто возмущена:

— Что? Вы не находите, что моя сестра очаровательна? Женщина, десятилетиями питающаяся пирожными из кондитерской «Захер», не может выглядеть плохо.

— Конечно, тетя Виви. Но все же ни одному мужчине не придет в голову ее отведать.

Она улыбнулась, как если бы Франц не съязвил в адрес ее сестры, а сделал ей комплимент.

Затем, вращая глазами, как ярмарочный факир, она достала что-то из складок своего платья.

— Ханна, милочка, вы хотите узнать пол вашего ребенка? Мой маятник предсказывает такие вещи.

Она размахивала серебряной цепочкой с подвешенным на ней зеленым камешком. Палец ее указывал на причудливое украшение.

Я непроизвольно напряглась.

Франц вмешался:

— Ханна, ну пожалуйста. Тетя Виви еще ни разу не ошиблась со своим маятником.

Виви покраснела — что было удивительно в женщине, так владеющей собой, — и подтвердила, кивнув:

— Действительно, никогда. Мой маятник всегда предсказывает верно.

Франц настаивал:

— У нас будет больше времени подумать об имени.

На этом последнем аргументе я сдалась.

Тетя Виви объяснила мне, что будет держать свой маятник в правой руке над моим животом; если он пойдет кругами, значит девочка; если будет раскачиваться вперед-назад, то мальчик.

Я прилегла на софу, мне подложили подушки под бока и локти; тетя Виви приблизилась. Поначалу маятник не двигался. В течение минуты мы смотрели на неподвижное устройство. Виви, приложив палец к губам, знаком велела мне ждать. Потом маятник пришел в движение. В течение нескольких секунд он неравномерно, хаотично подергивался. Он не мог решиться ни на что.

Виви удивилась. Франц тоже. Обычно маятник так не медлил. Тут я позволила себе прервать молчание, чтобы пересказать тете Виви то, что мне говорил доктор о большом количестве плаценты в моем животе.

— Может быть, поэтому ему трудно распознать пол?

Виви кивнула в знак согласия, улыбнулась, знаком велела мне молчать и опустила маятник отвесно к самому моему пупку. Предмет начал проявлять больше энергии: он оживился. Его движения стали размашистее, но никакой четкой фигуры не получалось. Круг? Балансир? Они произвольно чередовались. Внезапно маятник начал метаться во всех направлениях, камень тянул цепочку так, что она чуть не порвалась. И все же никакого четкого указания не поступало: не только круг и балансир перемежались, перебивали друг друга, но еще камень ходил ходуном то вверх, то вниз, вращался, раскачивался. Как будто пытался выйти из повиновения какой-то невидимой силе, не то разъяренный, не то испуганный. Мы наблюдали битву камня с цепочкой.

— Что происходит? — воскликнула тетя Виви.

Заметив беспокойство, которое отразилось на моем лице, и на лице Франца также, она прекратила опыт.

— Этот маятник взбесился, — заявила она. — Я его выброшу.

Она побледнела и зажала его в кулаке.

— Что это значит? — спросил Франц.

— Он свое отработал. Алле-гоп — в помойку.

Она отошла в дальний угол комнаты. Тут я не могла не подсмотреть, что тетя Виви не сделала того, что обещала: вместо того чтобы выбросить вещицу, она аккуратно спрятала ее в выдвижной ящик секретера. После чего с лукавым видом вернулась к нам.

— Предыдущие закончили свой путь там же. Приходит день, и любой маятник начинает артачиться и отказывается служить дальше. Да, у маятников тоже бывают революции.

Она громко и неестественно засмеялась, я видела, что она взволнованна.

Когда слуга принес нам еще чаю, тетя Виви воспользовалась этим, чтобы сменить тему разговора, и в блистательном монологе сообщила нам кучу светских сплетен, одна смешнее другой, что очень нас развлекло. Тонкая наблюдательница, способная одним словом уничтожить человека, она просто гений колкости. Подшучивая, она, кажется, слегка царапает, а на деле убивает наповал. Была ли она так жестока из одного лишь удовольствия позабавиться? Или по натуре была зла? Она исполняла свой номер так виртуозно, что мы не успевали ее судить. Она была блестяща, она околдовывала своих слушателей, мы требовали еще. Переводя дыхание между двумя приступами смеха, я подумала, что лучше быть ей другом, чем врагом, и порадовалась нашим хорошим отношениям.