Эрик-Эмманюэль Шмитт - Женщина в зеркале

— Сколько времени?

— Это будет зависеть от вас.

— Простите? Вы не знаете, сколько продлится лечение?

Это отсутствие точности тоже должно было меня насторожить, но он был очень красноречив. Переходя от одной нелепицы к другой, он подробно остановился на самой ошеломляющей из них: это я должна буду говорить во время наших встреч, а он ограничится тем, что будет слушать.

— Вы следите за ходом моей мысли? Это вам, а не мне предстоит труд выяснения причины. Вы больны, и только вы можете себя излечить.

В жизни я не слышала ничего нелепее. Из вежливости я ничего не сказала.

Он продолжал еще настойчивее:

— Ваша воля чувствовать себя лучше предопределит действенность анализа. Выздоровление в ваших руках.

Хоть и в растерянности, я позволила себе нотку юмора:

— Скажите, за какую цену я должна буду работать?

— Сто талеров за сеанс. Оплата вперед, разумеется.

Уф, ясно было, что это мошенничество… Я решила продолжить язвительным тоном:

— Лестно. Я и не знала, что мои способности так ценятся.

Даже не улыбнувшись — у бедняги никакого чувства юмора, — он с жаром объяснил мне, что денежный контракт — необходимое условие лечения. Приезд к нему должен стоить мне денег, оплатить сеанс «психоанализа» — значит принести жертву.

Закончив, он, уверенный, что убедил меня, спросил, что я об этом думаю.

Я ответила первое, что пришло в голову:

— Надеюсь, что с такими гонорарами вы сможете наконец заменить ужасные гобелены в своей приемной.

— Ужасные? Чем?

— Качеством выделки, а в особенности сюжетом. Я ненавижу эту историю.

— Почему?

— Похищение сабинянок? Непристойное похищение. Римлянам не хватало женщин, и они украли их у своих соседей-сабинян. Восхитительный пример!

— Вы предпочли бы, чтобы они предались кровосмешению?

Шокированная этим замечанием, я пропустила его мимо ушей и продолжила:

— А еще хуже вторая картина, «Возвращение сабинян». Годы спустя они приходят забрать своих жен, но те теперь цепляются за своих похитителей, которых успели полюбить.

— А чем же она, по-вашему, хуже?

С такой тупостью я еще не сталкивалась! Мало того, он еще навис надо мной поверх своего стола, вытаращив глаза, как будто и правда хотел понять. Вот осел! Я вежливо поставила его на место:

— Послушайте, я пришла не поболтать о гобеленах, я пришла по личному вопросу.

— Когда вы обсуждаете картины, вы говорите о себе, мадам фон Вальдберг, вы рассказываете свою историю, а не их.

— Ах вот как?

— Да. Вы мне излагаете, что такое для вас насилие и что вам невыносимо.

При этих словах я замкнулась в себе. Имеет ли право человек быть таким поверхностным? Пустая болтовня на неприятные для меня темы, видите ли, излечит меня! Нельзя ли посерьезнее? Видя скептическое выражение моего лица, доктор Калгари снова принялся за свои объяснения лечения психоанализом — этих словечек у него был полон рот — и тут произнес такое, что окончательно вывело меня из оцепенения.

— В какие-то дни вы мне ничего не расскажете, госпожа фон Вальдберг, это будут просто рабочие сеансы. В какие-то дни будете плакать, и это будет шаг вперед. В другие дни вы будете меня ненавидеть. Тем не менее в последующие дни вы начнете меня ценить, слишком высоко ценить, вы воспламенитесь. И это будет переход. Можно уже сейчас предвидеть, что вам покажется, что вы влюблены в меня.

В это мгновение я связала воедино все нити невероятной галиматьи, которую он нес уже около часа, и ситуация прояснилась: он предвещал мне, что у нас с ним будет связь! Этот дамский угодник обольщал меня и еще уверял, что я — вот хам! — сделаю первый шаг. И он вел себя так спокойно, как будто выписывал рецепт.

Подкрепляя слова делом, он добавил, указав мне на покрытую ковром софу:

— Ложитесь сюда.

Я встала и вышла, резким тоном бросив ему:

— Вы ошиблись, сударь, я не из тех женщин.

Этот наглец имел бесстыдство преследовать меня на лестнице своего подъезда — какая невоспитанность! — к счастью, я не расслышала, что он там кричал.

Выскочив на улицу, я добежала до кареты тети Виви и, сев в нее, заявила:

— Вас обманули, тетя Виви. Мало того что это обманщик, он еще и совратитель женщин.

О моя Гретхен, мир населен одними хищниками и наивными людьми. Иногда хищник выглядит простодушным, например как доктор Калгари, а иногда хищник и ведет себя как простодушный, например тетя Виви. Как могла она поверить хоть на минуту, что этот шарлатан, который чванится потешным титулом «психоаналитика» — почему уж тогда не Великого Мамамуши, как мнимые турки у Мольера, — хоть чем-то может мне помочь?

Я постараюсь умерить свой гнев; пойду поглажу свои хрустальные шары.

Если я тебе не противна в таком состоянии, тогда целую тебя.

Машина чуть не опрокинулась, выехав на обочину, но в последнюю минуту вернулась на шоссе и потом резко, не сбавляя скорости, свернула на уходящую вправо дорогу. Автомобиль с откидным верхом под действием разнонаправленных сил, казалось, подобрался, напряг мускулы.

Шины скрежетали, как доспехи воинов, довольных тем, что идут на штурм.

Энни криком подбадривала их.

Какое опьянение! Ее босые ступни слились с педалями. На всем ходу, чувствуя себя в отличной форме, она ощущала, что слилась с автомобилем, гул мотора заменял ей дыхание, кузов был продолжением ее тела. Казалось, они друг друга уравновешивают, одно движение левого плеча поворачивало в сторону тонну железа. Энни водила машину, как жила, — рискуя жизнью.

Подставив лицо ветру, с распущенными волосами, она глотала хлеставший ее воздух. Это были пощечины, да, непрестанные пощечины одна за другой — вот что делал с ней воздух, вот как он с ней обращался!

Однако ей это нравилось, она на него не обижалась, нет, — она перечила ему, она рассекала его, пронзала насквозь, она выигрывала всегда.

Скорость освобождала ее от печалей, выводила ее к главному: чувствовать себя живой, интенсивно живой, потому что при двухстах на счетчике смерть следит за тобой из каждой канавы.

Послышалась сирена.

— Блядская страна! Пальцем не дают пошевелить!

Вне себя от злости, тем более что уровень адреналина в крови был высок, она остановилась на обочине и смотрела на подъезжавшего к ней полицейского.

Он остановил свой мотоцикл впереди нее, с важностью слез с него и двинулся к ней враскорячку, неся промеж ног воображаемый мотоцикл.

Энни расхохоталась:

— Смешно, правда?

Полицейский нахмурился, готовый возразить, но сдержался и предпочел прибегнуть к стандартным формулировкам:

— Мадам, вам известно, что вы ехали со скоростью двести километров в час?

— Еще бы не известно! Это не каждый сумеет. Малейшая неосторожность — и ты погиб. Вам тоже понравилось?