Владимир Крупин - Во всю ивановскую (сборник рассказов)

— Господин Накамура, — перевел я швейцару, — боится оскорбить ваше достоинство чаевыми.

— Хай-хай, — одобрил Толя, входя в зал и надменно озирая собравшихся.

Мы вошли в период тишины, когда оркестранты ужинали, точнее сказать, полуночничали. Все столики дымились сигаретным туманом, народу было битком.

О, я вдруг увидел за стойкой того молодого лысоватого мужчину.

— Стой тут, — велел я, подошел к бармену и, кивнув на Толю, поставил бармена перед фактом.

И что? Нашлось, нашлось нам место по эту сторону стойки, место отличное, с краю, чуть отдельно от зала.

— О, «Тойота»! — воскликнул бармен.

Толя, слегка оскалясь в его направлении, сердито что-то сказал, видимо по-корейски.

— Спрашивает, откуда вы знаете его фирму. Пришлось сказать, что мы знакомы. Ты уж, дружочек, постарайся. Меня-то можно было выпинать, но подрывать экономику нам никто не позволит.

— О чем говорить! — всплеснул бармен руками.

Явилось меню, напечатанное на трех языках, и я готовился «перевести» его «господину Накамуре», но он шевельнул мизинцем, отторгая порыв.

Пришлось сказать:

— Господин Накамура доверяет вашему вкусу. Ночной прибалтийской кухни он еще не пробовал. Сделай пару коктейлей. Лед отдельно. Рыбы, ветчины… — Повернувшись к Толе, я изготовился выслушать еще указания, но «господин Накамура» уже надулся и смотрел в зал.

Вернулся оркестр, стало легче играть наши роли. То есть мы говорили по-русски, но в шуме нельзя было нас услышать.

В зале шло беснование. Юноши были как один — в джинсах, в куртках с надписями на спине. У кого был призыв вступать в американскую армию, у кого реклама какого-то штата: Техас, Аризона, Монтана, Нью-Орлеан, Нью-Джерси… Девицы описанию не поддавались, но классификации легко подлежали: группа в брюках, группа в мини, группа в макси. Это ниже пояса. Выше пояса наблюдалось большее разнообразие: кофты, открытые, закрытые, прозрачные, блестящие, всякие. Лица были разные, но с единой отметиной — из крашеных ртов торчали сигареты. Все это тряслось и ликовало.

— Поверил, — весело сказал я.

— Понаблюдай, — сказал Толя, — понаблюдай за барменом. Как ты считаешь, что он собой представляет? Кто он по национальности?

— Буфетчик?

И мы тут оба задумались. Латыша от русского, русского от татарина, татарина от финна мы могли отличить. Но тут был особый случай, не было в данном человеке из обслуги национальных признаков. Сверхранняя плешивость могла говорить не обязательно о пороках, но и о болезни, услужливость легко могла быть отнесена к профессиональным навыкам, к «господину Накамуре», словом, это был человек без национальности, но энергичный, надо сказать, человек. Он, четко обслужив сидящих перед ним на высоких сиденьях, со стороны глядя — почти как на кольях, посетителей, бежал к нам и все подъезжал к «господину Накамуре».

— Спроси его, — сказал мне Толя на ухо, — у него что, «тойота»? Или «мерседес»?

Я «перевел».

— О, только «Сони», только «Сони», это единственная фирма, которая меня осчастливила.

— Хорошо, что мы не в Грузии, — повернувшись, сказал я Толе, — там бы тебя без «тойоты» не выпустили.

Официант предложил Толе сигарету, которую тот отверг, показав на кубинскую сигару, и настолько умело расправился с нею, что я вновь подивился. Официант высек огонь из блестящей зажигалки в виде русалки, у которой зажигались волосы, я чуть было не попросил посмотреть, но Толя, прикурив, вновь сощурился на зал, а официант спросил меня:

— Это трудно — попасть в фирму на работу?

— Во-первых, я же не в фирме, я — наш человек. Ну фирма, не совру, подбрасывает. Сейчас, например, он заплатит, а так я на содержании в другом месте. А как попал? Ну, это длинная песня. А вкратце… Кончил МГИМО, международных отношений, послали в Суматру и Яву. Холостого не посылали, женился без любви в последний день перед самолетом. А там влюбился. В бананово-лимонном Сингапуре. Танцовщица из Гонконга. Фигурка! Точеная, — сказал я, не надрываясь в поисках сравнений. — В танце — змея. Был молодой, кровь кипит, то-се. Тут следствие неосторожной любви…

— Ребенок? — пожал плечами бармен. — Ну уж с этим у них должно быть налажено. У нас и то…

— А страсть? Все могут наладить бесстрастные. А ведь так любить, как любит наша кровь, уже давно никто не может. Надеялся, что хоть ребенок будет в нее, мало ли кто по Сингапуру ходит. Одних китайцев по статистике полтора миллиона. Но нет, перебила наша северная кровь. Весь в меня. От алиментов не отвертишься. Его в детдом, меня на понижение, к нему. Как вспомню малыша — плачу.

Бармену надо было осмыслить услышанное, он налил и себе.

— А там-то, у нее-то на работе, как она? У нас бы у Милки что случилось, ее бы выставили, тут желающих на ее место, даже на Западе такой конкуренции нет. Милка у нас выступает, сейчас, скоро.

— Какая Милка, это же восточная женщина, ее звали Земфира. На последнем месяце не солировала, выступала в массовке, никто не заметил, рожала практически на работе, раньше ведь наши, да и ваши крестьянки рожали прямо в поле, во время жатвы.

Толя заворчал и членораздельно сказал несколько непонятных восточных фраз.

— О чем он? — спросил бармен.

— Просит перевести, о чем мы говорили.

— И как вы переведете?

— Скажу, что ты хвалил Японию, что хочешь к ним в фирму.

Толя, повернувшись, сказал театрально направленно, лишь для меня:

— Скажи, что у меня некому мыть машину.

— Господин Накамура сказал, что надо вначале выучить хотя бы треть эпоса «Махабхарата».

Бармен вежливо улыбнулся и отошел на чей-то зов, а Толя выкорил:

— Ты все-таки вдумайся: представитель фирмы «Тойо-

«та», это ведь тебе не прогоревшая фирма «Грюндик», представитель фирмы разговаривает с официантом!

— Как же тогда весь Хемингуэй без разговоров с официантами?

— Может, там не было другого народа, он снисходил. Время изменилось, официанты живут лучше тех, кого обслуживают, но вынуждены брать, чтоб продолжать ненавидеть тех, кого обслуживают. Смотри лучше в зал.

И на свою беду я стал смотреть в зал. На беснование, которое шло по нарастающей, но временами опадало, будто накапливало силы. Оказывается, в оркестре был и солист, но он выл так механически и так в амплитуду с оркестром, что не только увеличивал резонанс, но и сам показался мне одним из инструментов.

В середине меж столиками месилась толпа. Некоторые не уходили по нескольку танцев. В перерывах висели друг на друге, курили.

Внешне они могли бы напоминать персонажей из фильма о загнанных лошадях, но там танцевали принудительно, а здесь истязали себя с наслаждением, с наркотическим отрешением от всего. На измученных лицах с безумными глазами все равно читалось блаженство.