Питер Ватердринкер - Кольцо Либмана

Сейчас я все это расскажу тому немцу. Может быть, он сможет мне помочь… Не исключено, что он подскажет мне, как найти дом, в котором у меня отняли Эвино обручальное кольцо.

Но когда я, весь в испарине, вернулся назад под крик охранника, который лаял на художников, преследовавших меня до самой двери кафе, немец уже исчез.

Его место за стойкой пустовало, словно его там никогда и не было.

Сегодня утром я пролежал около часа в ванне, но мое тело ничуть не согрелось. Я весь дрожал от холода. И тогда я решил испробовать способ, который применял мой отец, когда мы с ним ходили запускать в дюнах змея (но только не возле бункеров, потому что там до сих пор среди зарослей чертополоха и ежевики можно наступить на неразорвавшуюся гранату). Отец слюнявил во рту палец, потом осторожно дул на кончик и говорил: «ветер западный» либо «ветер восточный», я уже не помню точно, неважно. Итак я достал из воды руку, насухо обтер ее небольшим полотенчиком, сунул указательный палец в рот и потом вновь опустил его в ванну: вода была ледяная! Неудивительно, что я весь окоченел. Что они здесь в гостинице «Октябрьская» вытворяют с горячей водой? Я вылез из ванной, прошлепал, дрожа от холода, к телефону и набрал две семерки.

— Что это значит? — заорал я по-немецки (ладно, не стоит напоминать, это и так ясно). — Сегодня ночью девицы снова подняли меня с постели телефонным звонком. Я же говорил, что мне этого не надо!

— Простите, господин Либман, — заикаясь, пробормотала Ира в ответ. — Но сейчас кризис. Девочки просто звонят наудачу. Они такие хитрющие, мы здесь совершенно ни при чем.

— Меня это не касается! — свирепо прокричал я, а сам подумал: «Янтье, поосторожнее. Как же ты все-таки похож на своего отца. Тебе ведь она нравится? Зачем ты тогда так кричишь?»

— Как только я поворачиваю кран с красной кнопкой, — продолжал я несколько тише, — ванная сразу наполняется паром. Тут претензий нет. Но вода по-прежнему ледяная. Что это еще за надувательство?

— Я сейчас к вам зайду. Хорошо?

Через минуту в дверь постучали. Я не привык, чтобы женщины меня пугались, но Ира была напугана до смерти. Что я такого сделал? Халат ведь я надел? Ира показывала на мои руки, ноги и лицо.

— Что такое? — взвился я. — Что вы еще такое увидели?

— Вы весь красный как рак!

Качая головой, она скрылась в ванной комнате. Я услышал, как она пробормотала, что это не вода, а настоящий кипяток. Она вызвалась пригласить доктора. «Вам необходимо растирание. Да-да, вам надо срочно натереть кожу мазью». И с этими словами она исчезла, мой дежурный ангел. О, эти русские дамы, скользкие как ужи. Сотрудники «Петербургских сновидений» должны были меня об этом предупредить! Чуть позже в дверь снова постучали. В голове у меня началась мешанина. Это просто сумасшедший дом какой-то!

— К вам доктор… — послышался из коридора опереточный голосок, и дверь медленно отворилась.

На пороге стоял пожилой чудак с птичьей головой и маленькими круглыми очечками на носу. В руках он сжимал черную кожаную сумку, напоминающую гигантский кошелек. Но улыбка на его лице была вполне дружелюбная.

— Финкельштейн, — представился он, протягивая мне руку.

Мне пришлось снять банный халат и лечь навзничь на постель, чего я терпеть не могу, особенно в присутствии посторонних мужчин. Кровь стучала у меня в висках. Я слышал гул машин и грузовиков, которые тарахтели под окнами целый день, словно танки по дороге на фронт.

— Сколько времени, доктор? — спросил я у врача, который тоже отлично говорил по-немецки.

Я продолжал наблюдать за ним краешком глаза. Сквозь пушок, покрывавший его лиловатый череп, просвечивало несколько здоровенных прыщей.

— Расслабьтесь, — бормотал он себе под нос, роясь в своем врачебном чемоданчике.

Он извлек из него баночку с белым гуталином и принюхался. Через некоторое время восхитительный крем впитался в мои поры; чудесный бальзам на основе алое с ментолом, покалывая, разогревал мою кожу, словно хрустящий сухой лед.

— Ну-с, так, а теперь измерим температуру.

Он поставил мне под мышку градусник, а сам костяшками пальцев начал простукивать мою грудную клетку. Пальцы у него были твердые как камень. Звук при простукивании отдавал пустотой. Я спросил его, чем объяснить, что в этом городе все так хорошо говорят по-немецки. Врач смачно пожевал лиловыми губами и начал оживленно рассказывать:

— Мои предки поселились здесь двести лет назад; моего легендарного пращура, скрипача и изобретателя Клуга Финкельштейна, в свое время привезла из Бремена в Россию Екатерина Великая. Это замечательная история. Кстати, сударь, вы принимаете какие-нибудь лекарства?

Что за запах я вдруг учуял? Нет, это была не мазь. Как-как он сказал? Финкельштейн? Да это же девичья фамилия моей супруги — какое совпадение! Я наполовину приподнялся, при этом термометр выскользнул у меня из-под мышки и бесшумно упал на пол возле кровати.

— Прошу аккуратнее обращаться с медицинским инструментарием, bitte, — пробормотал врач, бережно поднимая с пола градусник. — На нас тут манна с небес не сыплется. В стране кризис.

Он по-идиотски осклабился. Вначале я еще сомневался, подумал, что это, может быть, запах эфира, но потом сомнений не осталось: это был запах водки, недавно принятого внутрь зелья. Оказалось, что этот дипломированный лекарь, черт его побери, просто-напросто пьян! Финкельштейн? Ну и ну!

— А как Вас зовут?

— Либман, — ответил я. — С одним «н» на конце…

— Тридцать шесть и четыре, — пробормотал врач. — Странно, с температурой полный порядок. Ну-с, теперь посмотрим, как с давлением.

Он обмотал мне руку манжетом и туго закрепил его. Вскоре моя правая рука потеряла чувствительность. От запаха оранжевой резины голова у меня снова закружилась, как это было со мной в семь лет, когда мне должны были вырезать гланды. Перед глазами у меня поплыли круги. Снова все стало как тогда: теплый майский день, повсюду распускаются японские вишни. Я на ходу спрашиваю:

— Куда мы идем, мама?

— Иди-иди, сынок, скоро сам узнаешь.

Мы проходим по посыпанной гравием дорожке, открываем обитую кованым железом дверь и попадаем в коридор, выложенный плитками цвета морской волны, в котором витает запах еды, я вижу лысого мужчину в белом халате, молча склонившегося надо мной, и вдруг мне на лицо опускают резиновую маску, а рядом стоит моя мама, она улыбается мне и в то же время смотрит испуганно… И… оп-ля… Что это? Я снова вижу маму. Она парит в воздухе справа от меня, на шее у нее жемчужные бусы, сама она в платье, о котором за неделю до того, как превратиться в растение, мне сказала: «В этом платье, Янтье, я хочу, чтобы меня похоронили».

— Ну как ты, маленький юнга? — тихо спрашивает она.