Макс Гурин - Душа и навыки

А кроме шара только и есть чужая какая-то кровь, в которой он, шар, — ея же кровяное тельцО. И все по кругу, как скучная Маша. Как скучный мешок, в котором всегда одно и то же в пустое ведро. Невеста любви. Невеста невест Любви любови. Все идентичны. Всех зовут одинаково. Все — яблоки. Все шары. Все сами в себя. В одну и ту же «дуду» до скончанья времен, которых в будущем нет. Которые скучны и потому незапамятны.

Андерсеново андерсенову. А ты катайся, катайся себе на коньках. А ты пиши письма из случайной своей Средней Азии. А ты журнал со мной делай, то есть я делай, а ты мне мозгА еби. Нет проблем. На здоровье. Всегда — пожалуйста! А ты мне улыбайся в метро так, как будто ты и есть моя девочка, и зовут тебя черт знает с какого хуя так же, как Катающуюся На Коньках. А тебя зовут так же, как ту, кто ебет мозга тому, кто так похож на меня и кто так близок и постоянно цитируем мною в этой дурацкой ничему не научаемой моей душе; кто такой небоскреб, что не видывал мир, гипотетический, конечно же, потому что, кроме меня никакого мира нету и быть не могёт. А та, кто ебет ему мозгА, ебет их так же, дура, как мне ебет та, что с журналом своим. А ты катайся, катайся себе на коньках, потому что я виноват перед тобой уже тем, что я существую. И перед ней, которая тоже мне ты, я виноват тем, что существует она. И перед той, что вчера мне письмо, я виноват по сегодняшним меркам боле всего, потому что она такая, как и та ты, которая не та ты, что на коньках, в то время как я сегодня музицировал непонятно зачем. Для этого, впрочем, и музицировал. И я хочу говорить правду, но никто не хочет её слушать. В первую очередь я сама. Потому что я — это ты. Это точно так. Но кто ты, я не понимаю и ничего не чувствую, кроме скучной, как Мешок и Машенька, боли. Ты и на коньках, ты и журнал, ты и в метро улыбнешься так, что у меня ложная память — хоп! как преждевременная эякуляция, а ты ещё и письма мне шлёшь, потому что я сам тебя спровоцировал, и, конечно, хочу, как и тебя. Но ее. Но, как тебя. Но ты на коньках всегда. А я всегда без. А я всегда один. Без вас. Без тебя. Без Вас, которые на коньках изволят кататься каждую божью субботу! И без Вас тоже, потому что Вы-то уж вовсе охуевшая моя дурочка. А ты на коньках. А ты такое чудо, что именно тебя я хочу с собой увезти, а тебя не хочу. Хочу, конечно, но увозить никуда не хочу. Да ты и не поедешь. А пробовать я не умею. Вдруг ты согласишься со мной уехать? А тебе этого не нужно. Я это точно знаю, что тебе этого не нужно, потому что я умнее и старше. А тебе может и нужно. А тебе нет. А что нужно мне?.. В особенности, если вспомнить, что мы — одно. Кто мы такие? Мы слова. Ты — первого склонения. Я — второго. Речь — дура! Вот уж кто точно со мной никуда не поедет!

А шар всегда в яблоко. И ничего нет. Будущее — существительное среднего рода, следовательно, секс — это собачья хуйня! Я всегда ответственность чувствую и всегда не могу нести. Силы все ушли на ебаный этот Журналов журнал…

Все игрушки собраны. Розданы. Проданы. Созданы заново. Вся серьёзка разбита, словно корыто, потому что серьезки нет. Только корыто и есть, куда одно и то же ведро, но не как ведро, а как, блядь, метонимия. Целый океан туда в одно и то же корыто одним и тем же ведром… Перетаскать на себе.

Смотри внимательно в точку! Глаза — два. Я знаю, это тяжело. Раньше бывало же хуже, потому что три. Но не будет вперед. Назад же вобще не бывает. Впрочем…

Прочтем, прочтем. Пришлем, пришлем. Сначала вот только напишем, а потом и пришлем. Все желания исполнятся. Все будет хорошо, как не пожелать и врагу. Все будет плохо, как только лучшему другу бы завещал, когда б хоть что-нибудь существовало, кроме моей головы. То есть, если б хоть что-то имел за душой. Но там у всех кость. Кость и пакость. А кость моя, потому что плоть. Моя. Значит… я.

Я хочу стать хлебом единым, чтобы мною не жил ни один человек. Точней, ни одна девочка, потому что за мужиков можно не беспокоиться. Они и жизнь — гений и злодейство — вещи несовместные. Есть. В смысле, отсутствие предположено. Как считала Любительница Делать Журналы. И я опять не прав, потому что для нее это соломинка. Она говорит, что в очень большой беде, каковая беда, говорит, существенно посерьезней моей, заключающейся в том, что я всем — никто. Спрашиваю, ты больше не любишь меня, и она, конечно, имеет все основания сказать, что ей, мол, как-то не до того. Тоже говорила, пойдем на каток, но по-другому отвечала на то, что я не умею: «Посмотришь, как я красиво катаюсь». Любовь и голуби.

Хочется кого-нибудь от чего-нибудь уберечь, но те девушки, которых я люблю, все поголовно в такой колоссальной беде, из которой я не знаю, кто может их вытащить. Я не могу точно. Я сам в беде. Меня только одно спасти может. Какая-нибудь девочка, беда которой была бы мне впору, и которая хотела бы быть спасенной именно мной.

Но найти себе девочку с подходящей бедой — дело для меня непосильное. Эта гипотетическая, подходящая мне по размерам девочкина беда — это же почти самое великое и самое большое-большое Счастие счастий. А на хера козе баян? То есть ваш покорный слуга. Не надобен. Счастье — штука самодостаточная.

Да и вообще я все себе вру. И всем. И люблю всех. И азм есмь Лариса, и Света, и Ира, и Катя, и хуй знает, только ни кто. Компьютер я. Не трогайте мои файлы. Руки по швам все! Не трогайте меня никто никогда! Верните мне мою девственность, сволочи!!!

Все беды всегда от непослушания. Почитайте внимательно сказки! Те же «Лебеди-гуси», то же «Горе-Злосчастие», тот же «Жихарка» — все об одном. О беде, проистекшей от непослушания более мудрым и опытным.

Но вот беда! Счастье и всякая прочая Благость тоже всегда наиболее результативны, если игнорируется мнение многоопытного большинства. Как же тогда отличать? Видимо, никак. Видимо, это одно и то же.

Барахтается горе в жестяном ведре, норовит через край. Слепо тычется носом во стену. Результат — ноль. Плоская кровь. А кто, спрашивается, не устал? Вчера ещё только Капля говорила Любови: «Не суй свой похотливый нос, дура, в сферы бессознательного! Утонешь, как кисонька, дура! Никакой Артемон не спасет. Мальвина ты, Мальвина и есть. Дура и больше ничего. Не суйся, куда не надо! Я, Капля, и постарше тебя буду и помудрей. Слушай меня… А не слушайся, так и тычься, как горе, слепо во стену ребра; чужими руками жар разгребай!..»

А детям, вообще, не слушаться — есть нормальное соборное уложение. Они, пробелы, дети слов. Дыры дыр, как Любовь, прямо! Они и сами-то почти дУпла, жупелы международного напряжения, горнила мировых гипотетических войн. Куда ж вы лезете-то, беспокойные дети эпохи?! Куда же вы прете-то, а? Там же гибель вам токмо, несмотря на всю чудесность канонического пейзажа романтиков, согласно г-ну Юрию Манну. Неосторожность — это и есть беда первая.