Михаил Гиголашвили - Тайнопись

И не сено это вовсе, а кокнар из Чернобыля, розовый и лоснящийся, рентгенами так и пышет. Плевать. Ничего уже не страшно. Вари и пей вприкуску, сразу полегчает. Кто думает о завтра? Те, у кого кошелек и жизнь — у тех и виды на будущее. А если нет ничего, то и Чернобыль не страшен. Подумаешь, рентгенов многовато!.. Зато питательно. О завтра думать — большой грех. Не Господа ли Бога ты своего проверяешь?.. Что надо — Он сделает, не сомневайся. Вот облака пошли по небу — это Он перегоняет свои стада душ. Сколько в них погибших надежд, напрасных трудов!.. Льются иногда на землю слезы из тех облаков, а люди прячутся от них под зонты: «Пусть сейчас будет сухо, — а потом хоть потоп!» И правильно — на всех ведь всё равно в ковчеге места не напасешься. И спасательных кругов вряд ли хватит.

Так и живу, птица небесная, гад ползучий, телохранителей не имею, бронежилета не ношу, налогов не плачу, в пенсионный фонд ничего не отчисляю, страховки лишен и в выборах не участвую, а о том, что в мире происходит, узнаю только из передач Лило Вандерс и по радио (без «Свободы» на свободе век свободы не видать…). Зато всё, что мы с тобой в школе про маленьких людей учили — Вырин, Башмачкин, Девушкин — всё на своей шкуре испытал, всё правдой оказалось, врагу не пожелаю. Эх, говорили нам классики: «Скучно на этом свете, господа!» — а мы не верили, хорохорились, гоношились. А итог превзошел самые худшие опасения. В общем, дело — труба. И так хочется иногда сбросить оболочку опостылевшего «я», скинуть эту дырявую, обрыдлую шкуру!.. Но не дано, потому что хоть и гад, но не змея, и по весне линять никак не научился.

Когда мы пришли в себя, Франц потащил нас гулять.

С большой осторожностью мы начали спускаться по лестнице в пустую гостиную. Вещей на столе не было. Франц открыл гараж. Там стояли две машины — «БМВ» и «порше» серебристо-золотого цвета.

— Ого! — сказал Ханси, уставясь на мерцающего жука, у которого, казалось, вот-вот из стоек полезут крылья.

— На какой поедем? — спросил Франц. Он был в темной куртке и джинсах.

Не дождавшись ответа, он вывел «порше», помигал нам фарами: два лягушачьих глаза выползли из капота, вылупились на нас и осмысленно огляделись кругом. Внутри машина оказалась такой же странной, как снаружи. У меня появилось ощущение, как будто она что-то хочет сказать и что в салоне есть еще какой-то живой дух, кроме нас троих.

Франц набрал скорость, и нас вдавило в сидения, как в самолете. Ханси с тревогой посматривал на приборы, вцепившись рукой в широкий ремень безопасности.

— Что, быстрее, чем наша таратайка? — спросил я у него.

Не поворачивая головы и не отрывая глаз от приборов, он важно кивнул:

— Да, машины мы делать умеем, это правда.

Франц хмыкнул что-то, а Ханси вдруг добавил:

— Ничего, зато в Russland балет хороший, — а я ясно увидел, как один из приборов широко ухмыльнулся. Видимо, черная труба всё еще давала о себе знать.

Мы ехали вдоль океана, и всё время был порт. Издали корабли были похожи на игрушки в большой луже. Молы и причалы уходили вдаль. Гигантские желтые краны медленно поводили коромыслами, и связки контейнеров ложились на грузовые машины.

— Вот, зелье, наверно, привезли, — начал Ханси, следя за громадным ящиком, который проплывал по воздуху невдалеке от нас.

— Между прочим, в амстердамской гавани уже полгода стоит шхуна с 17 тоннами марихуаны, а хозяина нет, даже по телевизору передавали. Никто не забирает. И команда исчезла, — сообщил Франц.

— Летучий голландец, — сказал я.

— А хотите нашей селедки попробовать? — вдруг предложил Франц, указывая на светящуюся точку киоска на пирсе. — И жареная, и соленая, и копченая… Мы — селедочная страна. Я с детства обожаю рыбу. А мясо ненавижу.

Ханси поморщился, но Франц уже свернул с набережной и, миновав штабеля, ящики и мотки каната, подъехал к киоску, где белобрысый продавец в крахмальном халате что-то говорил двум рабочим в комбинезонах, уплетающим двойные булочки, из которых торчали рыбьи хвосты.

— Я возьму жареную. Вы?

— Мне всё равно, — ответил Ханси, украдкой морщась, хотя никакого запаха не было и в помине.

Взяв бутерброды, мы отошли в сторону. Большая облезлая баржа темнела перед нами. Смеркалось. Людей было мало. Где-то катили тележку, позванивающую на стыках. Невдалеке от баржи, на бочках, три типа уплетали селедку, запивая ее пивом и о чем-то споря. На бочке стояла бутылка.

Вдруг один, в бушлате, вскочил.

— Ты же обещал, сука! — раздались до боли знакомые звуки. — Вротердам, кричал! Вот приплыли! Теперь отвечай за свои слова, гад! — И он швырнул банкой в худого субъекта в лыжной шапочке.

— Да пошел ты на хер! — заорал тот, уворачиваясь. — Что я тебе, нянька?

— Ты думаешь своей тыквой? Как на глаза людям показаться без машин? Ну, там тебе сопло прочистят, псина! — не унимался в бушлате, наскакивая на худого. — Будет тебе вротердам по первое число!

Третий стал разнимать.

— Русские! — засмеялся Франц, а Ханси с опаской втянул голову в плечи.

Круговая порука — это хорошо. Один за всех и все за одного! Один за всех — тут всё ясно, а вот все за одного — это уже проблематично. Раз все — значит, никто конкретно. С кого спрашивать?.. Разнобой. Вот «равнение на середину!» куда понятнее. В середине — самый главный, он знает, что делать, куда идти, чего бояться и как спасаться, он посылает дозорных смотреть, скоро ли конец топям, не видно ли молочных рек и кисельных берегов, где расстелены скатерти-самобранки с золотыми рыбками на блюдах с голубыми каемочками…

Но самое нелепое — это то, что куда бы ты ни шел, жлобство и хамство идут за тобой по пятам, повсюду ты сталкиваешься с рассказами о соотечественниках: обманули, обокрали, нахамили, стащили, разбили, утаили… И сколько бы ты ни открещивался от пьяницы из Омска, укравшего у немцев детский велосипед, ты связан с ним одной цепью, даже когда велосипед возвращен владельцам, а сам пьяница-сезонник продолжает собирать виноград в предместьях Трира. Даже если борщ здесь кому — нибудь не по вкусу — тебе отвечать.

Оказалось, что грызня шла из-за того, что один из матросов, Валера в бушлате, упрекал в обмане тощего Ивана (в лыжной шапочке): пообещал устроить в Роттердаме покупку подержанных машин через знакомого голландца, но тот не явился, а сам Иван ни одного иностранного слова, кроме «фак-ё-мазер», не знает, куда идти, не ведает. Братва же на барже ждет, завтра вечером отплытие, а машин нет как нет, кроме одной, которую сгоряча купил повар прямо в порту, а она и до баржи не дотянула, заглохла вмертвую. И капитан пропал как назло — уехал по делам в город, и два дня его нет.

— Этот козел, — горячился Валера, широким жестом указывая на Ивана, — всему Мурманску наобещал с три короба — «Дешево возьмем, привезем!». Мы бабки собрали с кентов, приплыли сюда, груз сгрузили, уже три дня сидим-дрочимся, что делать — не знаем. Даже по телефону не позвонить — карта какая-то нужна… Може, поможешь, друг?