Михаил Гиголашвили - Тайнопись

— Хороши, — ответил я.

Он начал шуровать в чулках. А я, присмотревшись к муляжу, увидел, что эти ножки — копия вчерашних ног Цветаны, и в той же позе. А всё с проклятого «Горбачева» и началось. После докладов участники разбежались по номерам — готовиться к русскому вечеру, а я аккуратно слил оставшуюся водку из недопитых бутылок и нетронутых стаканов в большой графин и спрятал его у себя в номере — на всякий случай. С миловидной болгаркой мы славно поговорили еще за обедом. А потом всё пошло как по маслу: романсы, дарение платков и ложек, тосты за дружбу, новые бутылки, самовар, «Подмосковные вечера», «Катюша»…

Болгарка пила маленькими глоточками, но непрерывно. Краснела, смеялась, ходила чокаться к г-же Хоффман, хватала меня за руки, шуршала чулками, что-то жарко шептала на ухо, обдавая помадой, духами и тем мускусом, который вместе с запахом пота исходит от женщины, когда та на взводе, а в её недрах счастливо совпадают «хочу» и «готова». Во время танцев всё стало предельно ясно. Скоро мы были у меня в номере… Умными людьми выдуман блюз!.. Хотя, наверно, и полонеза с полькой бывало достаточно… Меня мучительно потянуло в гостиницу.

Тут академик нашел чулки нужного цвета — «синие с лазоревой каемочкой» — но выяснилось, что в чулках шерсти всего 80 96.

— Нет, нет, этого мало! Они должны быть совсем шерстяные, полностью и бесповоротно! Такие должны быть!.. Вы же говорите, что тут всё есть. Что же, я повезу ей холодные чулки?.. Так она скажет — и справедливо скажет: «Пожалел купить шерстяных, так мне и вовсе не надо!» И мне будет стыдно, потому что так может поступать только мерзавец, язычник, варвар! Себе всё, а ей ничего! Так поступать — значит совершать подлость по отношению к человеку, которого любишь. Да я не буду уважать себя после этого!.. И носит ли она вообще чулки там, под джинсами — это тоже большой вопрос… Знаете что, пойдемте назад, я лучше все — таки куплю ей блузочку, так будет вернее.

Мы двинулись обратно и вновь наткнулись на лоток с мужским бельем. Увидев его, он коротко сказал:

— Вот и трусы! — и весь ушел в белое варево, спрашивая в пустоту: — Как вы думаете, каков мой размер таза? Тут всё по размерам.

Я оглядел его понурую фигуру:

— Думаю, что 5.

— Почему вы так думаете?

— Потому что у меня 8.

— Так это у вас! — обиженно замер академик. — А у меня?

— А у вас, думаю, 5. Или 6…

— Что вы хотите этим сказать? — он прошелся по мне цепким взглядом.

— Ничего.

— Понятно. Но знаете, трусов мне, в принципе, не нужно. Хотя про запас взять не помешает. Но как я буду всё это тащить? Ступеньки вагонов так круты, что я вообще не уверен, смогу ли на них взобраться. И вы знаете, что самое ужасное? — он схватил меня за руку. — Они до сих пор не оплатили мне дорогу. И неизвестно, оплатят ли вообще. Вот вам и демократия!

И он, вороватым жестом подхватив пакет с трусами, поспешил к кассе. Там последовало долгое раскладывание палочки, портмоне, очков, какие-то фразы на немецком. Но вдруг он резво вернулся ко мне и потряс выбранным пакетом:

— Взгляните — тут не изображена ширинка! Как же это — ходить в туалет без ширинки? Хорошо, что я вовремя заметил! Недаром говорят, что в Европе вас так и норовят надуть!

Трусы были в пластике, ощупать или осмотреть их подробнее не представлялось возможным.

— Не может быть, — сказал я твердо. — Ширинка должна быть. Или вы думаете, что немцы, называя член «хвостом», мочатся назад?..

— Что за хвост? — не понял он.

— Ну, на немецком жаргоне мужской член обычно называют «шванц», то есть «хвост».

— Всё может быть. Ведь писал же один русский солдат с фронта, что у немок срамное место расположено не вдоль, а поперек, хе-хе, — закряхтел академик.

— Не верьте. У них всё как надо — я неоднократно проверял. Да и как вы себе представляете — поперек? Тогда у них фигуры должны быть в форме буквы «П»…

— Вот именно, «П» и есть…

— Если вернуться к нашим трусам, то берите вот эти! — подал я ему другую связку. — Тут уж ясно видно, что ширинка на месте! Очередь ждет.

Когда трусы были куплены и уложены в кулек, он растерянно обернулся кругом, о чем-то думая и теребя волосы в ухе.

— Зачем, бишь, мы сюда заходили вообще? — спросил он, когда я начал потихоньку отвинчивать пробку с новой бутылочки.

— Вы хотели купить жене подарок.

— Ах да… Ну, маечки я ей уже купил… А блузочку я лучше куплю ей в Ленинграде, там и обменять можно, если что… Ну всё, я готов!

— Подождите, я сбегаю в туалет, — обманул я его, быстро дошел до женского отдела, купил ту голубую блузочку, которую он вертел в руках, и спрятал её в карман куртки, чтоб он не видел — сделаю потом сюрприз.

На улице мы попали в средневековое шествие. Стражники в латах волокли на тележках громадные винные бочки. Гвардейцы пощелкивали мечами и потрясали алебардами. Крестьяне в охотничьих шляпах и теплых гамашах катили деревянную давильню на скрипящих колесиках. Внутри стояла женщина в венце из виноградных лоз. Она посылала воздушные поцелуи и потрясала гроздьями винограда. Рядом с давильней шагали полногрудые белокурые статные селянки с кувшинами. Отставив мизинчики и завлекательно улыбаясь, они на ходу наливали вино в пластиковые стаканчики и подавали их в толпу. Я успел подхватить парочку.

— Обратите внимание на белизну женских лиц, — сказал академик, глядя исподлобья на процессию. — Знаете, в этой избитой триаде — «белизна-фарфор-лица немок» — есть доля правды… Глядя на них, можно понять, почему когда-то встал вопрос о голубой крови. Тут сторонники арийской теории несомненно находят сильный аргумент в свою пользу.

Я на это заметил, что мне не совсем ясно это дело с арийцами. В Индии они были малы, черны и плюгавы, а, дойдя до Европы, вдруг стали велики, белы и светловолосы. Как это понимать?

— Как и всё остальное, — махнул он рукой. — Как вы понимаете теорию о том, что все люди вышли из Африки? Почему они тогда белые, а сами негры — черные? Это всё темный лес, который с каждой новой челюстью, извлекаемой из земли, становится еще темней. Лучше работать со словом, чем с костями… Но согласитесь, что некоторые немки весьма красивы — какой-то высокой, надменной, потусторонней красотой.

— Всякие женщины красивы… — откликнулся я и вспомнил старые подначки: — Кстати, вам приписывают еще одно мудрое изречение.

— Какое еще? — подозрительно уставился он на меня из-под берета.

— «На свете женщин нет, есть только одна вульва со множеством лиц»…

— Что это вы на меня клевещете сегодня, а? Такого я говорить не мог. Это и по сути неверно, ибо каждая… эээ… особь имеет свой облик… Поверьте уж мне, я этого добра повидал на своем веку…

— Хотите сказать, что филология — профессия сугубо гинекологическая? — засмеялся я.