Михаил Гиголашвили - Тайнопись

— Его не хватало! Еще разбудит, проклятый! — выругался старик и шикнул на быка: — Тише, боров!

И бык затих, поняв слова и звуки, и продолжал напряженно светить глазами из тьмы.

Через какое-то время Луке удалось вытащить одну ногу из кольца. Он сумел ею дотянуться до земли. Рывком вырвав левую руку из веревок, повалился на землю. Что-то хрустнуло в лодыжке. Боль опалила изнутри, но он даже не понял, откуда она — он был уже на земле! Тут крест начал падать и шмякнулся в грязь рядом с ним.

— Возьми у солдата тесак, перережь веревки!.. Быстрее!.. Светает!.. — говорил старик, уже явственно видный в утренней мгле.

«А если проснется?.. Убить? Убью!»

Было уже почти светло. Лука взял камень и пополз к Силачу. На счастье, тот лежал так, что тесак не был прижат телом, и Лука сумел тихо вытащить его из кожаной петли.

Вернувшись, он схватился за крест старика.

— Его сначала! — приказал старик.

Лука отполз к другому кресту и принялся яростно пилить веревки у перекладины. Мальчишка молча смотрел на него сверху.

— Руки сперва освободи, а то сломаться могут! — донеслись слова старика.

Лука, с трудом поднявшись на ноги, забил тесаком по веревкам. Он уже близко видел лицо мальчишки, слышал его вздохи, горькое дыхание и торопился.

Тесак Силача, остро наточенный, легко резал веревки. Мальчишка был уже почти свободен. Повиснув на Луке, он дергался всем телом и мешал больше, чем помогал. Лука велел ему затихнуть. Держа мальчишку на плече, он начал кромсать веревки, которыми были привязаны его ноги к перекладине.

И тут обрушился вой рожка — подъем!

Лука от неожиданности рванул изо всех сил. Мальчишка упал на землю вместе с крестом, но сумел выскользнуть из-под него и, ковыляя, побежал к оврагу.

— А! — раздался вопль: это Силач вскочил и со сна непонимающе смотрел то на Луку, то на поваленные кресты, то на бегущего мальчишку.

И вдруг бык Зобо, мощно рванув башкой, сорвался с кольца, в странном прыжке достиг Силача и пригвоздил его к дощатой двери хлева. А потом, стряхнув мертвое тело с рогов, рухнул на колени перед Лукой.

— Беги! Меня не спасти! — крикнул старик. — Они уже близко!

Лука, не слушая старика, кинулся было к его кресту, но дорогу ему перегородил бык и так стремительно подкинул его рогами, что Лука оказался прямо на бычьей шее как в седле.

И бык погнал.

Он гнал и гнал, неуклюже прыгая по кочкам и издавая громкие, клокочущие звуки, похожие на слоги неведомого языка. Он больше не хромал и мчался как угорелый — Лука только успевал перехватывать рога, когда зобатого зверюгу кренило и заносило в беге.

Впиваясь руками в шершавую роговину и оборотившись, Лука видел, как солдаты окружили крест со стариком. Заблестели мечи.

«Зарубили!.. Свиньи, скоты!.. Я отомщу вам!.. Я превращу вас в пыль! Я уничтожу ваше царство!» — думалось Луке во гневе, и бык Зобо отвечал ему человечьим ревом и диким свистом.

Пасмурным утром уходили римляне из села. Солдаты ежились, сворачивали палатки и кляли богов, чтобы вечером, прошагав целый день по грязи, опять где-то разбить их на чужой земле. Они спешно покидали село. Замыкающие могли видеть крест со стариком, превращенным в кусок мяса, с которого свисали кровавые клочья, обрубки рук и синие жилы.

— Не доведет это до добра! — ворчал старый солдат, искоса поглядывая на разоренную голгофу, где сонные дежурные рыли могилу для Силача.

— Это точно, — с некоторым смущением отвечал второй, как будто это он гнал войска на гибель. — С каждым днем всё хуже!

— Конец Рима близок.

1975–2005, Грузия / Германия

Императрица отдыхала в саду, когда ей сообщили, что посланный ею раб вернулся. Она не выказала нетерпения (была учена доносчиками и соглядатаями, которыми муж наводнил дворец), только перешла на другой конец террасы, где еще была тень. Раб склонился перед ней.

— Никто не видел тебя?..

— Нет, госпожа, я вошел через калитку.

— Всё в порядке?.. Отдал письмо?.. Ему в руки?..

— Да, я сделал всё, как приказано.

— Ночью придешь рассказывать.

Цезарь был в отлучке, поэтому челядь не особо соблюдала порядок во дворце: в некоторых залах не зажигали светильников и не подметали в саду, не разводили огня под котлами с дежурными блюдами, которые должны быть всегда подогретыми на случай гостей, не меняли масла в плошках, отчего время от времени по дворцу тянуло горелым и горклым. Охранники, наигравшись в кости, пили вино на берегу пруда, в середине которого плескался со своей любовницей-поварихой начальник стражи.

С трудом дождавшись ночи, императрица приняла раба, но он ничего не говорил, а только просил:

— Госпожа, дай мне простую бритву! У тебя есть бритва?.. Прикажи принести лезвие!

— Какое лезвие?.. Причем тут лезвие? — не понимала она, но все — таки вызвала свою старуху-кормилицу.

Та пошепталась с рабом, ушла и вскоре вернулась с тазом, полотенцем и лезвием. Раб встал на колени, она окунула его голову в таз, намылила и принялась сбривать волосы.

— В чем дело? — уже с раздражением удивилась императрица, но старуха махнула бритвой:

— Подожди!.. Тут подарок для тебя!..

Раб тихо торопил старуху. Ему не терпелось увидеть радость госпожи. Сейчас он думал только о ней, как, впрочем, и всегда. Это, пожалуй, было единственным, что держало его на этом свете. Лишь бы она была счастлива. Когда-нибудь и он скажет ей, что любит ее. Соберется с силами и скажет.

Когда всё было кончено, он подобрался на коленях к императрице и опустил голову:

— Госпожа, смотри!

На выбритом черепе были вытатуированы слова. Они начинались над висками и аккуратной вязью окольцовывали ту часть головы, которая обычно скрыта под волосами. Письмо было наколото тонкой иглой, синими чернилами, два слова — «любовь» и «смерть» — были исполнены красным, а хвостики от них сплетались на затылке в виде венка.

— Что это?.. — поразилась она, схватила раба за плечи и, ощущая дрожь его большого тела, с диким любопытством принялась читать.

— Это письмо от него, госпожа! — не поднимая глаз от пола, повторял он, счастливо улыбаясь. — Письмо для тебя! Читай!.. Теперь ты всегда сможешь читать его!.. Никто не отнимет его у тебя! Позови меня — и читай! Тайнопись!

Как-то давно, когда у нее еще была возможность изредка встречаться с автором этого необычного письма (поэтом, изгнанным Цезарем из империи), она призналась ему: «Единственное, о чем я жалею, так это о том, что у меня отбирают всё, написанное твоей рукой…» И вот он пишет: «Теперь ты всегда будешь иметь мое живое письмо, любимая»… Да, он всегда был всеобщим любимцем, шутником и мастером на все руки… За что и поплатился — Цезарь не любит подле себя таких. Он даже грозился вырвать у него язык. И это были не простые угрозы!