Дойвбер Левин - Вольные штаты Славичи: Избранная проза

— Скоро, — сказала мать и стала нарочно тянуть: налила в горшки воды больше, чем надо, горшки отодвинула подальше от огня, а огонь притушила.

Настала ночь, а офицеры все играли в карты и пили.

— Господа! — крикнул высокий офицер, косоглазый, в пенсне, — господа, вино кончается.

— Васька! — приказал офицерик, — тащи спирт!

— Постой! — остановил денщика полковник. — Подождем-те же, господа, обеда. Скоро ты там справишься, дура? — крикнул он матери.

— Сейчас, сейчас! — заторопилась мать.

Наконец обед готов. На стол поставили целую гору цыплят, кур и отдельно на большом подносе — индейку.

Полковник обвязался носовым платком, положил себе на тарелку цыпленка, поперчил его, отрезал ножку, запихнул ее в рот и сказал:

— Теперь и по рюмочке можно.

— Я пойду, принесу, — сказала мать.

— Без тебя обойдется, — сказал полковник. — Васька, тащи!

— Круго-о-м арш! — скомандовал офицерик денщику.

Денщик пошел к двери.

— Господин офицер! — крикнула мать.

Тут вдруг дверь открылась, и в комнату ввалился запыхавшийся ординарец.

— Ваше-родь! — крикнул он, — приказано отступать. Красные переходят реку.

Офицеры вскочили.

— А? Что? Где? — испугался полковник и, как сидел, с платочком, засунутым за ворот, побежал на улицу. Офицеры за ним. Слышно было, как на улице полковник кричал:

— А? Что? Где?

Как только офицеры вышли, в комнату вбежал Миша.

— Ура! — крикнул он. — Наша взяла!

Миша скинул офицерскую шинель и к двери.

— Куда вы, Миша? Что вы? Убьют вас! — сказала мать.

Но Миша махнул рукой и убежал.

Явился Миша поздно ночью, усталый, но веселый.

— Всыпали кадетам по первое число, — сказал он. — Попомнят!

— Как вы попали в город? — спросила мать.

— Я пришел на разведку, — сказал Миша, — пошел с товарищем, с Гришкой Петошиным. Оделись мы кадетами. Я вроде ихний штабной офицер, Гришка вроде денщик мой. Пошли. До города дошли, а за мостом наскочили на патруль. «Пароль?» А кто его знает, пароль-то ихний? Я хотел было на постовых прикрикнуть: как, мол, смеете, собаки, у штабного офицера! Да Гришка тут сплоховал — побежал. Те стрелять. Гришку убили, а я к вам. Вот оно как. А за Гришу Петошина я с ними расквитался. Как выбежал от вас, смотрю — пулемет стоит, пулеметчик сидит. Я пулеметчика скрутил, пулемет повернул и по ним, по белякам, как начал шпарить — не одну дырку просверлил. Будьте покойны. А тут наши подоспели. Попомнят Гришку Петошина.

В ту ночь мы хорошо поужинали. А индейку мы докончили только на другое утро. Не съесть было за раз.

Наш детский дом — по-тогдашнему «приют» — стоял за городом на горе. Гора была высокая, и дом был высокий — двухэтажный, так что из окон дома во все стороны было далеко видно. В правое окно посмотришь — весь город как на ладони. В левое посмотришь — степь, холмы, дорога. А город занимали то белые, то красные. Переходил город из рук в руки.

Вышло раз такое дело. В городе стояли красные. Стоят неделю, другую, а вокруг — в городе и в степи за городом — никого: ни белых не слыхать, ни махновцев. «Ну, — говорят ребята, — кончилась война. Амба». Как вдруг вечером — вечер был ясный, лунный — заметили мы в степи движение, как будто подходят к городу люди. Много людей. И эти люди не бегут, не идут, а крадутся, подползают. Сначала одна цепь, проползет несколько шагов, припадет к земле и лежит. За первой — вторая. За второй — третья, четвертая. Все больше и больше. Глядим — вся степь ожила.

— Эге! — сказал Александр Велипольский. — У нас его звали Александр Македонский. — Эге, ребята, — сказал он, — а, ведь, дело-то скверное. Дело-то вон какое!

— Какое? — сказал Липа Гухман.

— А дело такое, — сказал Македонский, — что к городу подступают белые.

— Почему белые? — спросил Липа.

— Потому что не черные, — сказал Македонский. — А красные и не ждут, не гадают. Вот оно что. А ну, ребята, посмотри, как там в городе.

Шая Лейбман открыл правое окно и высунулся, чтоб посмотреть, что в городе делается. А в городе ничего не делалось. Там было тихо и темно. Только на вокзале горел фонарь, и по перрону шагал часовой.

— В городе — могила, — сказал Шая, — в городе ничего и не знают.

— То-то и оно-то, — сказал Саша Македонский, — попадут они как мышь в мышеловку, и не выкрутиться им будет.

— Надо б им дать знать, — сказал Липа.

— Герой какой! Поди-ка. Ну! Не видишь, что ли, что внизу-то делается? — сказал Беня Яхнин.

Ребята выглянули в окно и прямо ахнули. Цепи белых уже огибали город. Дело принимало совсем плохой оборот.

— Во, дьяволы! — заругался Саша Македонский. — Дрыхнут как свиньи и не видят, что у них под самым носом.

— Как же быть-то? — сказал Беня.

Тут прозвенел звонок к ужину.

— Заведующему ни слова, — прошептал Саша: — узнает он, нас загонят в подвал, и все пропало. Поняли?

За ужином ребята сидели, как в воду опущенные. Перешептывались, переглядывались и все прислушивались, не началось ли уже. Но — нет. Пока все было тихо.

Покончив с ужином, ребята снова собрались в спальне.

— Где Саша? — спросил Шая Лейбман.

— Он пошел куда-то с Монькой Карасем, — сказал Беня.

Надо вам сказать, что у нас ребята делились на две группы: на «старших» и на «младших». «Старшие» — это были ребята лет тринадцати-четырнадцати, «младшие» — все другие. Хозяевами в доме и в саду были «старшие». Младшие их боялись.

Моньке Карасю шел четырнадцатый год, но старшие его не принимали в свою группу, а не принимали за маленький рост. Для своих лет Монька был очень уж маленький и щуплый, вроде нашего Иеньки Малиновского. Но зато Монька был парнишка ловкий, хитрый — и бегать мастак и плавал как рыба. Оттого-то его и прозвали «Монька Карась».

Прошло минут пять. Ребята не отходили от окна. Белые все ближе и ближе подбирались к городу.

— Надо б дать им знать, — повторил Липа Гухман.

— Не дури, Канашка, — сердито проворчал Беня. Канашка — было прозвище Липы.

— Отстань, — сказал Липа, — трус.

— Кто трус? — крикнул Беня.

— Тихо! — прошептал Шая Лейбман, — заведующий услышит.

Тут появится Саша Македонский, веселый идет.

— Сделано, ребята, — говорит: — послал человека.

— Кого?

— Моньку Карася, — сказал Саша: — такого и не заметят. Только трудно ж его было уломать, скотину. Пришлось принять его в «старшие» и яблоко дать и цветной карандаш подарить. Торговался он как барышник. Еле его уломал, дьявола.

— Он уже пошел? — спросил Шая.

— Пополз, — сказал Саша.

— А не убьют его? — спросил Беня.

Никто не ответил.

— Смотри, ребята, за городом. — сказал Саша, — смотри в оба.

Все полезли к окну. Город, как и раньше, был нем и глух. По вокзалу под фонарем шагал сонный часовой.