Марлен Хаусхофер - Стена

Той ночью вернулась Кошка. Я зажгла свечку, а Кошка прыгнула ко мне на колени. Сквозь рубашку я почувствовала, какая у нее мокрая и холодная шерстка, и обняла ее. Она все мяукала и мяукала, рассказывая, что с ней приключилось, и тыкалась мордочкой в мой лоб; мяуканье выманило из-под печки Лукса, и он радостно ее обнюхал. Наконец я встала и подогрела им обоим немножко молока. Кошка страшно оголодала, взъерошенная шерсть выглядела ужасно — точь-в-точь как тогда, когда она плакала под дверью. Я одновременно смеялась, хвалила и бранила ее, а Лукс, будучи удостоен дружеского бодания головой, пришел в совершенное недоумение. С Кошкой определенно приключилось нечто из ряда вон выходящее. Вероятно, Лукс понял больше меня, во всяком случае, речь явно шла о приятных событиях, поскольку он умиротворенно отправился на боковую. Кошка же все не могла угомониться. Задрав хвост, она расхаживала туда-сюда, терлась о мои ноги и мяукала. Только когда я легла и задула свечу, она забралась ко мне в постель и принялась старательно умываться. Впервые за эти дни я успокоилась и расслабилась. Тихая зимняя ночь была приятной неожиданностью после завываний и всхлипываний ветра. Потом под довольное мурлыканье Кошки я уснула.

К утру снегу выпало на десять сантиметров. По-прежнему было тихо, мягкий белый свет заливал лужайку. В хлеву со мной нетерпеливо поздоровалась Белла, требуя, чтобы привели ее голодного сынишку. Он рос и креп день ото дня, а впалые бока Беллы уже немного округлились. Скоро ничто не будет напоминать о ветреной январской ночи, когда мы произвели на свет бычка.

Оба были поглощены друг другом, я же чувствовала себя несколько потерянной и лишней. Я поняла, что завидую Белле, и поспешила убраться из хлева. Там я нужна теперь лишь для того, чтобы кормить, доить и убирать. Как только за мной закрывалась дверь, полутемный хлев превращался в островок счастья, нежности и теплого дыхания. А мне лучше чем-нибудь заняться, чем об этом раздумывать. Сена в гараже оставалось мало, и после завтрака мы с Луксом отправились в ущелье за сеном. Изможденная, с тусклой шерстью, Кошка лежала на моей кровати и спала беспробудным сном.

Я дважды сходила за сеном с утра, столько же раз — после обеда и на другой день — тоже. Было не холодно, иногда сыпал сухой снег. Безветрие. Как раз такая зима, какую я люблю. Лукс, устав наконец носиться туда-сюда, и носа не казал из-под печки, Кошка тоже спала день-деньской, просыпаясь только поесть да немножечко прогуляться ночью. Сон был ей лекарством: глаза очистились, а шерстка снова заблестела. Она казалась совершенно довольной, и я стала подозревать, что незнакомый зверь в лесу оказался котом. Я окрестила его господином Ка-ау Ка-ау и представляла себе страшно гордым и отважным, ведь иначе ему бы в лесу не выжить. Но появление котят меня не радовало, они наверняка принесут мне новое горе. Тем не менее за Кошку я была рада.

Так много всего стряслось за последнее время. Погибла Жемчужина, родился маленький бычок, Кошка нашла кота, замерзали косули — для хищников зима была сытой. Я же так много пережила, что безмерно устала. Я лежала на лавке и, закрывая глаза, видела снежные горы на горизонте и белые снежинки, что садились мне на лицо светло и тихо-тихо. Не было ни мыслей, ни воспоминаний, только большое тихое снежное сияние. Я знала, что одинокому человеку такие мысли опасны, но не было сил противиться.

Лукс не желал оставлять меня в покое. Он все подбегал и тыкался носом. Я с трудом повернула голову и увидела, как в его глазах тепло и требовательно сверкает жизнь. Вздохнув, встала и принялась за привычные дела. Теперь нет больше Лукса, нет моего друга и стража, а желание раствориться в белом покое, где не будет боли, порой крайне велико. Я вынуждена сама следить за собой и быть к себе строже, чем прежде.

Кошка глядит желтыми глазами вдаль. Иногда она внезапно возвращается ко мне, ее глаза вынуждают меня протянуть руку и погладить круглую головку с черным «М» на лбу. Кошка мурлычет, когда ей это приятно. Иной же раз мое прикосновение ей не нравится. Но она слишком вежлива, чтобы уклониться от него, она просто замирает под моей рукой и сохраняет полное спокойствие. А я медленно отвожу руку. Лукс всегда был вне себя от счастья, если я его гладила. Конечно, иначе он и не мог, поэтому-то мне и не хватает его еще больше. Он был моим шестым чувством. Когда он умер, у меня словно что-то ампутировали. У меня что-то отняли, и отняли навсегда. Не только когда я охочусь и ищу след, когда мне часами приходится карабкаться за подстреленной дичью. Не только, хотя жизнь из-за этого стала намного тяжелее. Самое скверное, что без Лукса я чувствую себя на самом деле одинокой.

После его смерти мне часто снятся звери. Они говорят со мной, как люди, во сне это вполне естественно. Люди, населявшие мои сны первой зимой, ушли насовсем. Их я больше вообще не вижу. Во сне люди всегда плохо ко мне относились, в лучшем случае — безразлично. Звери во сне всегда приветливы и полны жизни. Не думаю, что в этом есть что-то особенное, просто сразу видно, чего я всегда ждала от людей, а чего — от зверей.

Намного лучше было бы не видеть снов вообще. Так давно уже живу в лесу, мне снилось столько людей, животных и разных разностей, но стена — ни разу. Всякий раз, как иду за сеном, я гляжу на нее, то есть я гляжу сквозь нее. Теперь зима, деревья и кусты голые, и я вновь ясно вижу домик. Когда лежит снег, разницы почти не заметно, бело и тут и там, лишь с моей стороны — следы тяжелых башмаков, тех, что на мне.

Стена настолько стала частью моей жизни, что иногда я неделями не вспоминаю о ней. А если и вспомню, она кажется мне не страшнее кирпичной стенки или садовой ограды, что мешает пройти. Да и что в ней такого? Предмет из вещества, состава которого я не знаю. Таких предметов в моей жизни всегда было более чем достаточно. Стена заставила меня начать абсолютно новую жизнь, но по-настоящему меня волнует то же, что и раньше: рождение, смерть, времена года, рост и распад. Стена просто такая штука, не живая и не мертвая, мне нет до нее, по сути, никакого дела, вот она мне и не снится.

В один прекрасный день придется ею заняться, потому что я не хочу оставаться тут навсегда. Но до тех пор не желаю иметь с ней никаких дел.

С нынешнего утра я убеждена, что никогда больше никого не встречу, разве что кто-нибудь остался в горах. Если бы снаружи еще были люди, они бы давным-давно прилетели на самолетах. Я же вижу, что стену перелетают даже самые низкие облака. И они не ядовитые, а то меня бы уже не было на свете. Почему же не прилетают самолеты?

Мне бы следовало раньше сообразить. Не знаю, отчего я об этом не подумала. Где же разведывательные самолеты победителей? Или нет победителей? Не думаю, что когда-нибудь свижусь с ними. В общем-то хорошо, что я прежде не думала о самолетах. Еще год назад такая мысль повергла бы меня в глубокое отчаяние. А сейчас — нет.