Анатолий Курчаткин - Курочка Ряба, или Золотое знамение

— Угу, — сказала Марсельеза покладисто и пошла со своим чемоданом дальше, а Аборенков, проводив ее немного взглядом, принялся метать гантели туда-сюда, вверх-вниз, в стороны-вместе еще энергичней, потому как, стоя без движения, несколько охладился, и теперь нужно было восстановить в организме утерянное тепло.

Высеялся из светлеющей небесной глуби легкий, сухой, медленный снежок, замутил мглистую даль улицы белесым туманом, исчезли в нем столбы электролиний, разлапые шесты телеантенн на крышах — и улица выпала из времени, словно бы снег шел век, два, а может, и пять веков назад…

Здесь, на этом снегопаде, я и поставлю точку. Все, больше мне нечего рассказывать. Долг мой исполнен.

Если же вас, как многих в нашем городе, мучает вопрос, что сталось с той золотой скорлупой, которая изымалась у стариков в обмен на двугривенный, то я, к сожалению, не в силах удовлетворить ваше, безусловно, законное любопытство. Это тайна, до которой у меня не получилось добраться. Слухов касательно той скорлупы, как и всегда в таких случаях, ходит множество. Говорят, будто бы и она превратилась в простую известку, говорят и противоположное: будто бы ее продали американцам на ювелирные украшения для миллионеров, и вырученные бешеные деньги в твердой валюте лежат теперь в одном из швейцарских банков на специальном счету нашего города. Но все это только слухи, никаких более или менее достоверных сведений не имеется, и я не хочу множить сплетни.

А вот если вас жжет так хорошо понятная мне досада, что пронесшаяся ураганом по нашему городу эта история канула в вечность, как камень в воду, бултыхнулась туда, не оставив по себе никаких следов, то тут я спешу вас успокоить. Если вы помните первый закон термодинамики, то должны знать, что ничто не исчезает бесследно. И эта история оставила по себе то, что всегда остается после подобных историй: легенду.

Не далее как вчера, возвращаясь домой из пятого магазина, я приостановился поменять затекшую руку и стал невольным свидетелем такого разговора, происшедшего за деревянной изгородью детского сада, около которой я, оказывается, сначала и не заметив того, остановился.

Там, за изгородью, молодая веселая воспитательница с румяным от мороза лицом лепила с детьми снежную бабу. И вдруг одна из девочек, оторвавшись от своего увлекательного занятия, спросила:

— Вера Георгиевна, а помните, вы нам про курочку рябу читали?

— Помню, конечно, — не переставая заниматься снежною бабой, сказала воспитательница.

— А это правда, бабушка мне говорит, будто эти старик со старухой в нашем городе жили?

И тут воспитательница оторвалась от снежной бабы, тронула девочку за плечо и повела ее к изгороди, около которой стоял и я, прислушиваясь к их разговору, и от которой, потому как детсад стоял на холме за вокзалом, было далеко видно вокруг: все разливанное море бревенчатых поселковых домов — как на ладони.

— Вон там, — сказала воспитательница, указывая рукой. — Вон в том доме, видишь?

Девочка повглядывалась, повглядывалась в заснеженную, белую даль — и удовлетворенно покивала головой.

— А мышка бежала, хвостиком махнула, яичко упало — и разбилось, — радостно продемонстрировала она потом воспитательнице свое знание сказки, которая вовсе не была для нее никакой сказкой, а была правдивой, невыдуманной былью.