Анатолий Курчаткин - Курочка Ряба, или Золотое знамение

— А тебе не урки-то две тыщи дают?

— Да, стелят-то они мягко, — через паузу, отдохнув немного от их разговора, говорил Игнат Трофимыч, — а спать как? Яйца-то прятать мне. Поймают меня, что делать?

— Дак и че, если поймают? Без нас никак нельзя, ниче не поделаешь, придется простить. — Интонации у Марьи Трофимовны были самые залихватские. — А всё попробуем. А то, не попробовав, да отказаться!

— Оно так, конечно, так, — соглашался Игнат Трофимыч. И вздыхал: — Но только с этими связываться… урки же настоящие! Бандиты!

Марья Трофимовна сердилась на него:

— Не хочешь Витьке помочь, да? Не хочешь? Чужой он тебе, только мой сын, не твой?

Игнат Трофимыч вскакивал с кровати, прошлепывал по комнате босыми ногами круг, другой, третий и снова садился на кровать.

— Попробовать, конечно, можно, — говорил он своей старой. — Попытка не пытка. С урками с этими — все одно трясись ходи: не они, так дружки их… А властям мы нужны, конечно. И поймают — так только пуще призор будет.

— Ну так, ну так! — тотчас отзывалась Марья Трофимовна.

…На том и порешили старики, когда уже совсем светло было за окном: попытка не пытка, а куда не кинь — везде клин. Сами предпринимать ничего не будут, а объявятся эти «вареные» снова — ну, пусть предлагают свой план. Что у них там за план. О какой ловкости рук они говорили…

В назначенный час, в соответствии с полученными указаниями поплутав некоторое время по улицам, дабы удостовериться, что никто за ним не следует с наблюдением, Игнат Трофимыч стоял на условленной автобусной остановке, словно бы поджидая автобус. Тот подошел, втянув в себя всю собравшуюся толпу, а Игнат Трофимыч, потоптавшись у дверей, будто бы не решился лезть в свирепствовавшую толкучку, и, махнув рукой, остался снаружи. Автобус укатил, обдав Игната Трофимыча рыкнувшей вонючей струей, и недолгое время спустя около остановки притормозили неприметные серые «Жигули».

— Подвезти, дедуля? — распахнув дверцу, спросил с заднего сиденья один из тех парней, с которыми судьба Марью Трофимовну и Игната Трофимыча несколько дней назад в магазине, а именно светлоусый.

И была еще возможность одуматься, отступиться, не сделать последнего шага, и ноги Игната Трофимыча все никак не могли сделать его, но светлоусый тогда, вынырнув из машины, схватил Игната Трофимыча за локоть и, больно заклещив, втащил Игната Трофимыча за собой внутрь.

— Тебе, дедок, от чистой души предлагают, из уважения к старости, чего тут раздумывать! — весело вещал он при этом, работая на спешащих мимо прохожих, которые, по правде говоря, и не обращали на них с Игнатом Трофимычем никакого внимания.

Машина тронулась, светлоусый достал из кармана черную тряпку, тряхнул ею, сложил в несколько слоев и, охватив Игната Трофимыча вкруговую руками, наложил материю ему на глаза.

— Это еще что тут! — завопил Игнат Трофимыч, срывая с себя материю. Если по-откровенному, душа в этот миг, когда тряпка легла на глаза, едва ли не буквально ушла у него в пятки.

— Не бойсь, дедок! — сказал светлоусый со всею возможной, на какую он был способен, ласковостью в голосе, подражая своему смолоусому напарнику. — Дорогу тебе, старый дурень, видеть не нужно. Понятно?

Когда машина замерла и его освободили от повязки, заслезившимися от света глазами Игнат Трофимыч увидел, что привезен на некий садово-огородный участок и машина стоит под самым боком у невзрачного, хлипкого садового домика.

— Вылазь, дедок! — скомандовал светлоусый. — Не крути башкой! — рявкнул он на Игната Трофимыча, когда тот начал было осматриваться. И подтолкнул к крылечку. — Иди давай!

Внутри их уже ждали. Какой-то вертлявый, непонятного возраста, с услужливыми глазами и бескостными, будто пластилиновыми движениями.

— Староват, однако, первоклассник, — оглядывая Игната Трофимыча, подхихикнул он, обращаясь к смолоусому.

— Ничего, тебе его не варить, — сказал смолоусый.

И началось обучение Игната Трофимыча воровской науке.

К ладони левой руки на незаметной суровой нитке, хитроумно обхватывающей петлями запястье и средний палец, прикрепили ему холщовый мешочек, что прятался в сжатом кулаке, будто его там и не было, заставили потом снять и надеть самому, а после вертлявый, во мгновение ока прикрепив мешочек к своей ладони и вложив в него яйцо, принялся показывать Игнату Трофимычу, как он будет делать из золотых яиц простые.

— Во, батя, гляди, раз — и ватерпас! — говорил он, ловко шевеля пальцем, отчего мешочек раскрывался и яйцо выкатывалось наружу. — Два-с — и алмаз! — проводил он ладонью над яйцом, и, когда вскидывал руку вверх, и яйца на столе уже не было. — А где оно, батя? — спрашивал вертлявый Игната Трофимыча, делал новое быстрое движение пальцем, и край мешочка со вшитым в него кусочком свинца отходил сам собой, показывая яйцо внутри. — А вот оно, батя! — восклицал вертлявый. — Раз — и ватерпас!

— А как они меня осматривать начнут? — сомневаясь, спросил Игнат Трофимыч, когда вертлявый, сняв мешочек со своей ладони, подал тот ему вновь.

— Папаша! — светясь ласковой улыбкой, сказал вместо вертлявого смолоусый. — Хочешь тысячи заработать — и без риска? Давай тренируйся. Не ленись.

Утро было еще, когда Игнат Трофимыч выходил из дома, не раннее, но все же, а возвращался — солнце уже готовилось уйти на покой. И снова он ехал с повязкой на глазах, а когда освободили от нее, бежали за окнами городские улицы.

И вроде как можно было остановиться еще и на этой черте: но нет, несло уже Игната Трофимыча с Марьей Трофимовной — будто не своей волей действовали, а чьей-то чужой, непререкаемой и неумолимой.

— Господь благослови! — перекрестила Марья Трофимовна Игната Трофимыча, когда утром по приезду инкассатора, снарядясь для подмены, с мешочком в ладони, собрался он идти в курятник.

— Ну-ну, — только и осилил себя ответить ей Игнат Трофимыч.

Чтобы попасть в курятник, надо было подать голос. Голос Игната Трофимыча служил для оперативника, что дежурил там, своего рода паролем. Очень хорошо представлял себе Игнат Трофимыч, как, заслышав шаги снаружи, оперативник, взяв наизготовку пистолет, смотрит на запертую им изнутри дверь, слушает все наружные звуки и, если что, выстрелит, защищая бесценное государственное имущество, без всякого раздумья.

— Э-этта… — заикаясь, выдавил из себя Игнат Трофимыч, остановившись перед закрытой дверью. — Я этто…

Курятник не отозвался ему. Можно было б подумать, что там и нет никого, кроме птицы.

— Ну… я это… хозяин… — сумел выговорить, будто встащил себя на высочайшую вершину Земли, Игнат Трофимыч.

Внутри немного погодя произошло, наконец, движение, замок дважды провернулся, и дверь отщелкнулась.