Анатолий Курчаткин - Курочка Ряба, или Золотое знамение

Неприятно это было — такое молчание рядом, и Игнат Трофимыч стал думать, как бы это расстаться с парнями, чтоб не обидеть их, поблагодарить — и расстаться, но пока он думал, они достигли узкого длинного прохода между двумя глухими дощатыми заборами, который на том пути, каким они непонятно почему пошли, невозможно было миновать, углубились в него — и стало поздно.

Смолоусый, что шел впереди с Марьей Трофимовной, вдруг остановился, бросив сумку с песком на траву, и заступил Марье Трофимовне дорогу. А сзади, почувствовало сердце Игната Трофимыча, заперты они с его старой тем, другим, и, оглянувшись, убедился, что так и есть: светлоусый стоял, широко расставив ноги, а руки были разведены в стороны и сжаты в кулаки, будто он изготовился к удару.

— А ну-ка, ты что! — бросился Игнат Трофимыч к загородившему путь смолоусому. — Ну-ка! Ну-ка! — попытался он стронуть того с места, но сзади его, будто медведь наложил лапы, схватил светлоусый и, пронеся по воздуху, поставил рядом с обомлевшей в непонимании Марьей Трофимовной.

— Не гоношись, папаша! — ласково сказал смолоусый. — Плохо не сделаем, обещаю. Талоны вам достали? Еще достанем. И не только талоны. Чего душа пожелает!

— Караул! Караул! — попыталась крикнуть Марья Трофимовна, осознавшая, наконец, что они с Игнатом Трофимычем угодили в какую-то ловушку, но вместо крика из горла у нее вырвался только сиплый, пережатый хрип.

— Тихо, бабка! — рявкнул светлоусый, отпуская Игната Трофимыча, и замахнулся на Марью Трофимовну кулаком. — Заткнись! Рыпаться не будете — все нормально будет! Разговор к вам есть!

— Оставь, уйди, оставь! — вцепился в его занесенную над Марьей Трофимовной руку Игнат Трофимыч.

— И ты заткнись, без шухеру чтоб! — стряхнул светлоусый Игната Трофимыча со своей руки. — Ничего с твоей бабкой не будет, какого хрена! Разговор к вам есть, свари калганом своим!

Вполне даже речистым оказался светлоусый, вовсе даже не таким молчуном, каким проявил себя вначале.

— Перестань, без грубостей! — приказал светлоусому другой, со смоляными усами. — Грубостей твоих еще только не хватало!

Светлоусый послушно отступил от Марьи Трофимовны с Игнатом Трофимычем, и тот, со смоляными усами, занял перед стариками его место.

— Ну, ясно? — спросил он. — Разговор к вам есть.

— Что за разговор, что такое?! — Игнат Трофимыч все еще пытался петушиться.

— Вот, это я понимаю, это по-человечески! — смолоусый так и расцвел, в улыбке его было одобрение. — Давно бы ближе к делу! А то вы всё не по-человечески. По-человечески надо! А то что же: родной сын в отпуск приезжает — а вы ему от ворот поворот. В коммуналке живет, повернуться негде, а вы золотые яйца — по двадцать копеек штука. Разве ж по-человечески?

Игнат Трофимыч слушал смолоусого и чувствовал, что весь он будто онемевает. Становится ледяным камнем.

— Откуда Витьку знаешь? — спросил он омертвелыми губами.

— Как же мне Витьку не знать, папаша?! — вскинулся в совершенно искреннем удивлении смолоусый. — Мы друзья с ним. Жаловался нам. Что у меня, говорит, за родители такие…

Марья Трофимовна вновь обрела, наконец, дар речи.

— Врешь, ирод, врешь! — просипела она.

— Я? Вру? — в голосе смолоусого была неподдельная обида. — Зачем нам врать. Мы к вам с предложением. Выгодным. Тысячу рублей за яйцо — устроит?

— Чего? — Игнат Трофимыч и не понял даже, что такое сказал парень.

Марья Трофимовна прокашлялась.

— Дак не принадлежат нам яйца, вы что, ребята! — увещевающе сказала она. Ужас ее прошел, а криком, дошло до нее, ничего не добьешься. — У нас там из гепеу сидят, сторожат, вы что!

— Но яйцо-то ведь не они берут?

А вот этого, про то, кто берет яйцо, не говорил Виктор «вареным» парням в пивной. Он даже и не знал того — не сообщал ему Игнат Трофимыч такой подробности.

И Игнат Трофимыч помнил об этом: что не сообщал.

— Откуда вы взяли, что не они? — уличил он смолоусого. — Они и берут, нас близко не подпускают.

— Не надо, папаша! Врать нехорошо! — Улыбка смолоусого была ласкова и победна. — Не они берут, вы берете, а-я-яй, на старости-то лет да врать!

Что ж из того, что не знал Виктор, кто берет яйцо. Он-то не знал, а в городе о том знал каждый третий, и, прожив в нем несколько дней и специально интересуясь этим, не узнать такой важной подробности было невозможно.

— Ты, папаша, и берешь, а? — сказал смолоусый. — Своей рукой. Так?

И Игнат Трофимыч не посмел больше перечить.

— Ну? — сказал он. — И что?

— Вот мы тебя ловкости рук и научим, — влез в разговор светлоусый. — Ловкость рук — и никакого мошенства!

А тот, со смоляными усами, все улыбался. И так ласково — будто испытывал к Марье Трофимовне с Игнатом Трофимычем особую, чрезвычайную нежность.

— Ладно, — уронил он. — Яйцо наше — вам полторы тысячи. За каждое. За каждое, подчеркиваю!

— Две! — неожиданно для Игната Трофимыча выкрикнула Марья Трофимовна. Не сказала, а именно выкрикнула.

На мгновение у Игната Трофимыча отнялся язык.

— Ты что говоришь, ты думаешь, что говоришь?! — зашумел он на свою старую, приходя в себя. Ступил к ней сердито — и замер: острое жгуче и страшно уперлось ему в бок под ребра.

— О-ой! — тоненьким блеяньем выкатилось из Марьи Трофимовны.

— Заколю, дед! — пошевеливая ножом, то надавливая им, то ослабляя упор, процедил светлоусый. — Заколю, как падлу!

— Ладно, хватит, — отвел его руку с ножом смолоусый. — Папаша уже все понял. Понял, папаша, да? — заглянул он в глаза Игнату Трофимычу. И засмеялся: — Иди, думай. С бабкой вместе. Даем две, уговорили. Думайте, а мы вас найдем. Плохого не сделаем, не волнуйтесь. Если гебешникам своим не скажете. Скажете — тогда пеняйте на себя. Из-под земли достанем.

— Две тысячи, дед! — ткнул Игната Трофимыча в бок, теперь голым кулаком, светлоусый. — Соображаешь хоть, что за деньги?

— Нет, в самом деле, хорошие деньги! — продолжая посмеиваться, сказал смолоусый. И, подняв с земли сумку Марьи Трофимовны, втолкнул ту ей в руки. — Две тысячи за яйцо! Очень приличные деньги. Больше не даст никто. Подумайте, подумайте. Мы не торопим. Ну, что в самом деле, такое: за двадцать копеек!

Спать в этот день Марья Трофимовна с Игнатом Трофимычем легли вместе — в комнате на кровати, чего с ними по своей воле не случалось уж целую прорву лет. И, мешая друг другу, ворочаясь, садясь на кровати да снова ложась, опять вели они едва не полную ночь долгий, нескончаемый разговор.

— Дак че не попробовать-то? — говорила Марья Трофимовна. — В самом деле, устроили нам че. В собственном доме, как в казарме. А тех выдать им — убьют нас после дружки ихние. Живи трясись… Че ж не попробовать? Че Витьке не помочь?

— Да помочь-то бы помочь, — отвечал Игнат Трофимыч. — И выдать — опять же опасно… Но ведь это кто? Урки с ножом, связываться с ними!