Dasha - Ответственный редактор С

Этот ребенок не появился на свет, но сейчас я отчетливо видела, как он ползет по берегу. Линией волос надо лбом он сильно походил на Рэя, я услышала полный сил и энергии плач. Копошащийся на земле малыш издавал крик, который мог бы заглушить даже истошную трескотню цикад на исходе лета.

— Там нет этого ребенка, — попыталась сказать я, как женщина. Однако младенец не исчез. Мой голос напоминал голос женщины. В голове звучал её голос. Выходя наружу, он превращался в мой собственный.

— Я не убивала Рэя! — выдавила я из себя в темноту, словно лопнула натянутая струна.

Вдруг я опять оказалась на площадке у бассейна в гостинице. Висящий под потолком вентилятор в колониальном стиле медленно перемешивал тепловатый воздух.

Я сидела в поезде, уже готовом к отбытию, прислонившись щекой к оконному стеклу. Лето было в самом разгаре, но мне вдруг подумалось, что уже через полтора месяца повеет осенний ветерок, и насекомые запоют совсем другую песню. Визгливые цикады утихнут, а вместо них воздух наполнится печальным звоном осенних букашек.

— Манадзуру, — произнесла я вслух.

Поезд заскользил вдоль платформы. Сидя со стороны моря, я взглядом провожала уплывающий вдаль пейзаж. Ряды домов оборвались, а заросли деревьев на глазах становились все гуще и гуще. Спустя некоторое время поезд нырнул в тоннель.

Когда тоннель кончился, за окном Манадзуру уже не было. Бушевали волны. По шоссе вдоль самой кромки моря друг за другом ехали два автомобиля. Казалось, волны вот-вот захлестнут их вместе с крышей, но этого не происходило. Поезд мчался прочь от Манадзуру, унося меня всё дальше от его призрачных пейзажей. Там машины непременно бы смыло волной и затянуло на морское дно.

«Манадзуру», — произнесла я, а потом продолжила: «Токио». В этом поезде я могла, словно в капсуле, переместиться из одного пункта в другой. Капсула переносила меня из царства призраков в реальность и вновь обратно — из земного мира в мир потусторонний.

Я вспомнила про Сэйдзи.

«В Токио есть Сэйдзи. Как приеду, сразу с вокзала позвоню ему. Может, удастся встретиться хоть на чуть-чуть», — думала я. Субстанция, которую исторгло тело Рэя, там, в видении на берегу, всё еще колыхалась у меня внутри. Пальцы еще помнили, как они сдавливали его шею. Но и это ощущение становилось всё слабее и слабее. «Как доеду до Кодзу, наверное, совсем пройдет», — размышляла я.

Мелко подрагивая, поезд, а вместе с ним и я, ворвался во временное пространство реального мира.

Я тихонько отворила завешенную жалюзи дверь. Все в доме еще спали. Яцудэ, которая росла в нашем маленьком садике, распушила молодые листочки, а на единственном дереве хурмы уже завязались крошечные твердые плоды зеленого цвета. Опустившись на корточки, я рассеяно уставилась перед собой.

Я предложила Сэйдзи встретиться, но он отказался.

— Нет времени, — коротко объяснил он и повесил трубку.

Время в Токио бежало быстро. В школе прошел фестиваль культуры, после него у Момо было два выходных.

— Может, сходим куда-нибудь в кафе? — предложила я, но Момо мотнула головой:

— Не хочу. У меня есть всякие дела.

Сославшись на всякие дела, Момо, тем не менее, все выходные просидела у себя в комнате. Ненадолго отлучившись после обеда из дома, она вернулась с маленьким пакетом в руке. Там лежала книга или диск, а, может, что-то еще. Не спрашивая, я молча смотрела в спину удаляющейся в свою комнату Момо.

— Слышишь, с кем ты была на поле? — продолжала я допытываться уже без особого энтузиазма. С того дня Момо перестала ходить в библиотеку, и только едва уловимые признаки её присутствия вытапливались сквозь запертую дверь комнаты, где она сидела в полном одиночестве.

На хурму опустилась хиёдори и пронзительно защебетала. Тут же подлетела еще одна. Усевшись на ветку по соседству, она на некоторое время замерла, а потом, вновь ожив, перелетела на ветку пониже. Туда же порхнула и первая птичка. Перекликаясь о чем-то своем, птицы беспокойно прыгали с ветки на ветку: то вверх, то вниз, то вбок. К ним присоединилась еще одна, и теперь уже было не понять, кто где сидит и кто из них пищит.

Солнечный свет был напоен свежестью. Наверное, оттого что на дворе еще стояло утро. Не успев выдубиться за день, свет лился в своем чистом, натуральном виде. Я почувствовала запах и вспомнила, что на кухне кипит кастрюля с замоченными с вечера сушеными анчоусами. Поспешив обратно на кухню, я убавила огонь. Анчоусы всплыли на поверхность. Там же плавала густая пена. Выключив плиту, я шумовкой выловила рыбу. На кухню ворвался порыв ветра, зашуршали прижатые к холодильнику магнитами бумажки. Дверь в сад я оставила открытой.

Комната наполнилась громким бумажным шелестом. Взъерошенные клочки бумаги, казалось, вот-вот оторвутся от магнитов, однако те удерживали их на месте. Пискнула хиёдори, легкий ветерок снова дунул в кухню.

Момо опустила голову, и я заметила, как на её шее блестит нежный пушок. Зная, что ей не нравятся мои прикосновения, я просто смотрела на него.

— Бабушка, завтра я не буду брать бэнто. Мы будем готовить сами.

Момо заговаривала только с мамой. Она старалась даже не поворачиваться ко мне.

— Неужели я вела себя так же? — спросила я маму.

— Ты была менее постоянна в своем поведении.

— Постоянна? — переспросила я.

— Ну, да. Ты то вдруг становилась какой-то жесткой, то оттаивала. Иногда была сущим ребенком, а через миг неожиданно превращалась во взрослого человека.

— Наверное, это такой возраст.

— Возраст… Самое простое — всё на него списывать, — прикрыв глаза, пробормотала мама. — Это не возраст. Должно быть, это начало.

— Начало?

— Ну, да. Начало конца.

— Конца?

— Да. Однажды ты перестала быть той маленькой Кэй, глядь — уже совсем другой человек. Вот тебе и конец.

— В самом деле? Все так серьезно? — рассмеялась я. Мама тоже засмеялась:

— Не так-то просто взрослеть. Да, совсем не легко. Ты и сейчас постоянством не отличаешься.

Придя к согласию, мы опять рассмеялись.

— Тебе хочется чаще прикасаться к Момо, ведь так? — тихо спросила мама. — Но ты же понимаешь, что человеку не легко позволить другому прикасаться к себе, — продолжила она.

Не веря своим ушам, я удивленно уставилась на маму. Её лицо было совершенно спокойным.

— Даже собственный ребенок? Ребенок, в котором течет моя кровь, ребенок, которого я родила в муках? — выпалила я.

— Ну же, Кэй. Ты же сама еще ребенок, — опять засмеялась она. — Что с тобой случилось? Когда-то давно со мной ты была такой же.

В мягком звучании её голоса почувствовалась натянутая нотка. Должно быть, когда-то я тоже причиняла ей боль.

— Будешь анчоусы? Я их сварила с морской капустой в соевом соусе. Тебе с твоим давлением немножко можно, я думаю. Давай с чаем поедим, — начала болтать я, стараясь скорее вернуться в обычную жизнь. Здесь, в Токио, эта обычная жизнь царила везде. В ней можно было спрятаться. В Манадзуру же не было ничего.