Олег Ермаков - Иван-чай-сутра

Нет, дело совсем не в этом. А в срединном полете. Откуда можно наблюдать вереницу дней, нанизывать их, как мышей на веточку мастерски нанизывает Чжа-Чжа. Многое видеть и помнить, разные забавные случаи, чтобы утолять ими скуку, когда придет пора длинных ночей. Чжа-Чжа, конечно, никогда не додумается до этого, голова у него мелковата. Мыши для него и есть только мыши. Клекот сообразительнее, но и он не успевает дозреть, его жизнь слишком коротка. И больше видит не тот, кто выше летает, а — он, Каменный Клюв, Тот, Кто Живет Дольше.

И сейчас, несомый Прозрачными Крыльями, он видел обширный холм с волнующимися травами и шумящими деревьями, видел то место, где остался рыжеголовый, завернувшийся в пеструю шкуру, — он помнил этих двоих, беспечно голых на Смотровой Горе с железной макушкой: теперь они кутались в свои шкуры и что-то искали, чего-то ждали. Незавидная участь бродить внизу, пачкаясь и перелезая через стволы и ямы, каждое мгновенье рискуя быть поверженным. Даже маленькие и тонкие, как корни, Шипящие там опасны. Не говоря уже о вечно голодных Клацающих зубами и Щелкающих клыками. В воздухе тебя тоже подстерегает опасность, но тут всегда можно сманеврировать и спастись внизу. Главное, не приближаться к низким небесным болотам. Ведь даже заносчивый Клекочущий Язык при случае не прочь свернуть тебе шею, хотя и знает, что старое мясо не вкусно. А в тот осенний день, когда они соревновались, он был просто сыт. Или что-то еще, кто знает.

Пролетев в Прозрачных Крыльях еще немного, Каменный Клюв заметил над травами кого-то еще. Он взмахнул посильнее крыльями, чтобы задержаться на мгновение, глядел, повернув голову. Из трав снова появились две головы. Это были люди. Каменный Клюв колебался, подлетать ли ближе, и все-таки отклонился от того направления, в котором его несли Прозрачные Крылья. Привычка наблюдать взяла свое. Он полетел поперек движения Прозрачных. Но не прямо к людям, их головам, круглыми кувшинками качающимися в волнах трав, а взял немного левее, чтобы приблизиться к ним сзади. И, совершив свой несложный маневр, разглядел у одного за плечом палку. Вот эти были охотниками. Если бы они вышли на след Горбача, то уж увязались за ним надолго.

Охотники были во всем сером, заношенном, сливающиеся с этим серым ненастным днем. Они были похожи скорее на тени, ожившие деревца. Они поднимались со стороны Черного Болота, где обитают Меднорылые. Наверное, всю ночь сидели в засаде, и так ничего и не добыли.

Маня услышала вроде бы голос, замерла, сдерживая дрожь. Показалось в плеске трав и свисте ветвей? На всякий случай она все же крикнула: «Э-э-ййй!» Прислушалась и снова прокричала ветру: «Ки-и-и-р!» Услышал ли он? Пожалуй, надо кричать сильнее. И она снова закричала: «Ки-и-и-и-р! Зде-э-э-сь!» Она встала, не скидывая палатки, вглядываясь в качание трав. Кира нигде не было видно. Девушка беспокойно огляделась — и увидела, что он возвращается совсем с другой стороны. Значит, заблудился! Но вышел на ее голос. «Кир!» — снова воскликнула она и замолчала. Сквозь травы на нее смотрело какое-то незнакомое лицо, серое и стертое. Черная линялая выгоревшая вязаная шапка была надвинута на брови. У Кира синяя бейсболка… Лицо наплывало сквозь травы. Чуть позади и в стороне появилось второе, скуластое, с вислыми светлыми усами; на голове был брезентовый капюшон. Маня растерялась. Она не могла взять в толк, откуда здесь люди. Они появились слишком внезапно. И приближались, внимательно, остро глядя на нее. Если это вообще были люди, а не глюки от холода. Маня вспомнила, что на ней палатка, вообразила, как она в ней выглядит и сбросила шуршащий кокон. И первый с плоским стертым лицом и бесцветными глазами вдруг ощерил мелкие желтоватые зубы. Кажется, это была улыбка. Второй глядел требовательно-хмуро. Они вышли к ее осине, разглядывая девушку, упавшую на траву палатку, рюкзак. Это были люди. Их подбородки и щеки покрывала щетина. В глазах у вислоусого краснели прожилки, а уголок левого глаза алел кровоподтеком. У стертого по вискам вздувались болячки, губы были в бледной коросте. Вислоусый сжимал большой кистью замасленный измочаленный брезентовый ремень ружья. У второго за спиной висел небольшой холщовый мешок на веревках. На вислоусом был брезентовый пастушеский плащ с капюшоном, кирзовые сапоги. На втором выгоревшая телогрейка, подпоясанная растрескавшейся рыжей портупеей, резиновые сапоги. Они молчали, и Маня, не выдержав, первая поздоровалась. Охотники переглянулись.

— А мы, самое, думали, кочка, — проговорил сипло стертый.

Вислоусый перевел дыхание, откашлялся, сплюнул в иван-чай.

— Ты, что ли, звала? — спросил он.

— Я подумала, Кир. Кирилл, — поправилась она.

Они помолчали.

— Он пошел на старое место, за спичками, — объяснила Маня, удивляясь своему голосу и голосам этих незнакомых людей. Казалось, они тут вдвоем, вдвоем от сотворения мира, Кир и она. Но откуда-то явились люди. И Маня не знала, радоваться ли ей. Все трудности последних дней вдруг обернулись смешными нелепостями. Они не затерялись в неизведанном , в космосе деревьев, трав и чудных снов, на планете иван-чая, на росистой земле среди пожарища. Здесь ходили другие люди, обыкновенные кантры . Не их ли выстрелы они все время и слышали? И думали, что это какие-то неведомые существа, ведущие свою непонятную войну? Да нет, просто кантры, крестьяне. И, значит, где-то есть деревня, дорога. А им уже небо показалось с овчинку. Маня улыбнулась.

— Мы забыли пакет со спичками, — сказала она. — А далеко здесь до дороги?

Вислоусый полез в карман, достал малиновую пачку, вынул сигарету без фильтра, прикурил, закрывая грубыми сбитыми ручищами огонек.

— А у нас есть спички. Зажигалка, — сказал он.

Стертый взглянул на него и протянул руку. Тот подал ему пачку и доброжелательно посмотрел на девушку сквозь дымок.

— А мы оставили на старой стоянке, — повторила Маня.

— Давно? — спросил вислоусый.

— То есть? — не поняла Маня.

Стертый сипло засмеялся, выпуская дым широкими ноздрями.

— Говорю, с новогодних морозов ждешь? — спросил вислоусый, растягивая тонкие губы.

Маня вопросительно взглянула на него.

— Нет, он только что ушел. То есть… уже должен вернуться.

Вислоусый усмехнулся, взглянул на товарища.

— Разведи ты костер. А то барышня окочурится, пока спички вернутся.

Стертый кивнул, глотая горький вонючий дым дешевых крепких сигарет, снял свой мешок, вынул топор с выщербленной рукояткой и, отойдя недалеко, тут же нашел сухостоину и принялся рубить.

— Вот спасибо. — Маня растерянно улыбалась. — Холод, конечно, не зимний, но… просто мы немного промокли.

— Так здесь надо не в туфельках ходить, — сказал вислоусый, глядя на ее сырые кроссовки.