Олег Ермаков - Иван-чай-сутра

— Ну да, — тут же отозвалась Маня, — куда, спрашивается, он пилил на улетной машине с ободранным боком? И все время сверялся с картой? Явно какой-то левый мэн.

— Патриот, что ли? — улыбнулся Кир, подкидывая топорик и ловя его после оборота в воздухе за ручку.

— Не прикидывайся литловым.

— Да ладно, Птича, — сказал Кир, — нормальный мужик. И совсем и не белый, а рыжий, только выцвел на солнце. У тебя что-то со зрением.

— Сам ты дальтоник! — воскликнула Маня, откидывая с разгоряченной щеки рыжую прядь.

— Ты просто увидела его сквозь свою гексаграмму. А на самом деле он был рыжий, а не белый, мистер Рэд, не Уайт. Промашка вышла!

— До чего все-таки ты любишь стебаться со мной по-всякому и трындить.

— Ага, люблю! — неожиданно согласился Кир и не сумел поймать топорик. Он расплылся в улыбке, глядя на Маню.

На следующее утро их разбудил треск и рокот мотора.

Маня открыла глаза и уставилась в округлый свод палатки, отбрасывающий фиолетовые отсветы на все внутри: спальники, одежду, аптечку, свернутое полотенце. Кир, протирая глаза, привстал на локте, глянул в сетчатое оконце, стараясь увидеть источник трескотни, но это было невозможно. Маня пробормотала, что он, как персонаж анекдота, ищет не там, где потерял, а там, где светлей. Кир обессилено рухнул на спальник, зевнул и закрыл глаза, что-то невнятно бормоча в ответ.

— Да чего тарахтит-то?

Кир очнулся, безумно посмотрел на Маню и ответил: «Ну едут куда-то люди!» Но Маня сказала, что никуда они не едут, а стоят на одном месте. «Да?» — спросил Кир и замолчал.

Наконец Маня вылезла из спальника, расстегнула молнию…

— Ну?.. Чего там? — спросил Кир сквозь полудрему.

Маня молчала.

— Птича, — позвал Кир.

Голос Мани донесся издалека: «Они тут… чего-то шизуют!» Кряхтя, как старик, Кир начал выползать из спальника. Щурясь, он глянул на небо — оно было пасмурным, посмотрел на Маню, стоявшую поодаль в одной майке — она выглядела озабоченной, скользнул взором по озерной глади и на дамбе увидел трактор, вездесущий «Белорус» с ковшом. Он стоял поперек дамбы, задрав ковш, словно некое существо, изготовившееся к нападению. Два человека ползали по склону. Третий курил возле трактора.

— Птича! Я бы на твоем месте оделся, — сказал Кир.

Утро было пасмурное, теплое. Озеро туманилось, сполохи иван-чая расплывались розовыми пятнами.

— Ты предлагаешь мне купаться в одежде? — спросила Маня.

— По крайней мере не голой, — пробурчал Кир.

— Надо было нам вчера уходить, — недовольно ответила Маня.

— А я и предлагал, так ты же воткнуласьв мозг.

— Я-а? Да тебя с лежанки танком не свернешь. Ты сказал, что проторчишь здесь неделю, ты, чье имя не Кир, а Обломов!

— Ладно, чего спорить, Птич. Чего ты переполошилась.

— Просто мне эти кантры в напряг. Такое впечатление, что они какую-то измену замышляют.

— А мне по барабану, — сказал сипло Кир, натягивая штаны, футболку и берясь за топорик. — Что у нас на завтрак? Эй, Птича, долго ты еще будешь стриптиз тут устраивать?

Маня вернулась к палатке, надела трусики, лифчик и все-таки пошла купаться. Вода была теплой. Три тракториста сидели возле трактора, курили и смотрели на Маню, на Кира, рубившего маленьким топориком сухостоину. «Как будто тут им бесплатное кино, — думал Кир, хмурясь. — Людей, что ли, не видели?» Сухостоина — в руку толщиной — не поддавалась, древесина оказалась буквально железной, топорик отскакивал. Кир морщился от усердия, рубил изо всех сил и думал, что топорик маловат… и вообще, надо больше есть и по утрам качаться; сокурсник давно обещает штангу, пора за ней съездить. Полтора года Кир никак не соберется.

Маня вылезла из воды, отжала волосы, нехотя надела рубашку, рваные джинсы, оглянулась на дамбу и сказала: «Ну я же говорю…» Кир тоже посмотрел. Возле трактора уже стояла белая «Нива». По дамбе ходили еще два новых персонажа, один в рубашке и темных брюках, темный и худой, второй — высокий, плотный, в спортивных штанах и белой футболке.

Маня скрутила бересту и, подложив ее под сухие веточки, подожгла. Дымок то тянулся вверх, то ложился, и Маня ворчала, что это ей тоже не нравится, не случился бы большой небесный облом. Кир плюнул на железное дерево и принялся срубать ветки с берез.

— Ты же живые рубишь! — с негодованием крикнула Маня.

— Да все сгорит, — ответил Кир.

— Ну что за расклады, Кир!

— Блин, шагу нельзя ступить, — откликнулся Кир. — Как ты мне еще разрешаешь комаров бить, Птича?! И воздух глотать с микробами, а они же пищат! И, может, поют мантры.

— Ты можешь с утра не стебаться?

— Я тоже за то, чтобы с утра чай пить. А где он!

— Котелки пустые, как чья-то голова.

— Я занимаюсь дровами, — сказал Кир.

— Крутой лесоруб.

— За водой ходить — женская забота. Феминизм у нас не пройдет. Не тот менталитет.

— Ну все, ты меня достал! За водой не пойду.

— Птича! Я не могу разорваться!

— Брось мучить деревья.

…Чай еще не закипал. Маня с Киром поглядывали на дамбу, расхаживающих людей… Один из трактористов, повинуясь команде человека в спортивных штанах и футболке, наконец полез в кабину, и трактор двинулся, попятился, проехал по дамбе, снова развернулся, приблизился к самому краю и вдруг выпустил из-под ковша лапы, уперся в землю, опустил ковш и вонзил его в землю.

— Да что у них на уме?! — воскликнула Маня.

Трактор зачерпывал пригоршни земли и сбрасывал их по ту сторону дамбы. За ним наблюдали все остальные. Маня с Киром, чайка в небе.

Трактор рыл долго и упорно, на дамбе уже образовалась широкая траншея. Маня заваривала чай, оглядываясь на дамбу.

— Может, они перекрывают путь к отступлению? — предположил Кир.

— Кому? — спросила Маня.

— Уайту.

В небе уже кружили несколько чаек. Их резкие крики сыпались железными перьями стимфалийских птиц, долетевших сюда из Аркадии.

Вскоре на дамбе появился старый грузовик. Из него вытащили доски и что-то еще.

— Нет, они собираются усовершенствовать дамбу, — одобрительно сказал Кир.

— Фаустпатроны, — буркнула Маня.

Мужики начали сколачивать что-то из досок, а другие развернули что-то и понесли к воде. Похоже, это была сеть. Они устанавливали ее перед дамбой.

— Кайфоломные кантрушники! — с негодованием воскликнула Маня.

Кир почесал костлявую грудь и ничего не ответил. Маня разливала по кружкам чай, выкладывала на квадрат материи — достархан — конфеты, сушки, резала сыр.

Стучали молотки, орали чайки. Людей прибывало. На дамбе появились иномарки. Из одной выпорхнула стайка смеющихся девушек.

И вот трактор еще раз запустил ковш в землю — и вдруг послышался нарастающий шум, чайки завопили еще громче, девушки взвизгнули, грязный ковш, роняя густые коричневые слюни, взмыл в небо, и зеркало пасмурного озера в облаках, пятнах иван-чая и серебряной черни берез содрогнулось. Маня замерла с кружкой в руке. Кир присвистнул, сдвигая бейсболку на затылок. Озеро двинулось в земляной пролом. Маня торопливо допила чай, закашлялась, поперхнувшись. Кир хлопнул ладонью ее по спине.