Наталья Арбузова - Город с названьем Ковров-Самолетов

Ну что, Иван, гы-гы, выучился плавать? Надевай, пехота, бельишко… вот тебе самый длинный вертухаев тулуп. Дед Никола рассказывал: в мороз на часах – тулуп обмерзнет, колом стоит. Повиснешь на подмышках, говорит, заснешь в тепле, а начальник подползет, автомат украдет… под суд, за решетку. Многие так попались… там народ нехороший служит… глаз да глаз. Пойдем ему, старому брехуну, дровишек наколем… байки послушаем… нынче на воле, завтра в тюрьме.

В конце марта Дуня разродилась сценарием, на редкость гнусным. Непонятно, как женщина с карими глазами и прямым пробором могла написать такое. Незахороненные солдаты близ Новгорода Великого вставали из трясин, одевались фосфоресцирующей плотью, точно баскервилльские собаки. Бродили по дорогам, взыскуя погребенья. Герой с печальными глазами и тонкой шеей – узнаете? – не пил не ел, искал по лесам их документы. Пенсионеры – сироты от шестидесяти пяти и старше со слезами на глазах благодарили молодого человека, отстаивающего честь их отцов, что десятилетиями числились пропавшими без вести. Продюсеру понравилось – самое главное. Режиссера тошнило, но, увидавши цифры бюджета, он подпись поставил. В договоре значилось: съемки должны быть произведены в Ковровском районе Владимирской области, на что имеется разрешение местной администрации (документ прилагается). О причинах смещения декораций с запада на восток умалчивалось.

Реквизит прибыл роскошный. Никки сразу влюбился в солдатскую палатку-серебрянку, на восемь человек, без пола, с дыркой для шеста посередке. Сам поставил ее под елью с видом на облюбованную неизвестными солдатами опушку. Залез внутрь, задраился, улегся на лапник и уснул с камерой в обнимку. Проснулся под звездами – серебрянку приватизировали серебристые. Ну и ладно… значит, собираются вылезти из берлоги… далеко не уйдут… серебрянку и с вертолета видно. Деньги на вертолет были. Стоял апрель, весь в запахах – жалко было укрываться с головой пуховиком. Но укрылся, угрелся и снова заснул. Утром подошел вплотную к землянке – она была пуста.

Весной хорошо выздоравливать. Заживало на Федоре как на собаке. Снова закудрявилось руно, состриженное при раненье – разбил голову падая. Трезвонить о наезде Олег запретил. Для всех Федор уехал на Карельский перешеек – нарыть скелетов для съемки – и безраздельно принадлежал Настасье. Только раз, придя затемно из столовой, застала у постели посетителя. Сумерничали, курили завалявшийся беломор. Гостя тоже звали Федей. Был он, как выяснилось, летчик. Вроде выходило – давно разбился. Не найдясь что сказать, ушла на кухню и там лишь зажгла свет. Когда вернулась, ее Федор спал, а того, другого, не было.

Покинув спящего, Федор Кабанов вышел на улицу и зашагал из города, к своим. Долго тащился мимо забора, из-за которого будто шел сигнал, адресованный лично ему. Дойдя до ворот, сбил булыжником ржавый замок и проник на летное поле, где стоял кукурузник. Когда, порядком повозившись, Федор взлетел, небо уж розовело. Речка внизу петляла, туман собирался в стаю, лес убегал к горизонту и приближался опять. Исчерпал запас топлива и, вконец забалдевши, разбился вторично.

ЧП… похищенье самолета. Снова непрерывный митинг национал-патриотов. Иван, гений демагогии, мотает из себя речь, словно бесконечную нить. Обнаглели… не допустим… дадим отпор… будут знать… И снова – прокол: нашли упавший кукурузник. В кабине, за штурвалом, раскололась пополам от удара гипсовая фигура летчика. Федору Стратилатову тоже стало хуже. Уж как-то они там были повязаны в небесном компьютере, два Федора. Пришлось, нарушив секретность, класть в военный госпиталь, к специалистам по пулевым ранениям. Те справились, не сразу и не вдруг – Олег опять раскошеливался. Тут и Пасха подошла. На Пасху Олегу само собой кошелек доставать – строители закончили работы внутри храма. А храму что – звони да радуйся: бом, бом, бом… уйдем, уйдем, уйдем… снова встанем, снова встанем, снова встанем!

Никки к разбившемуся самолету успел и кассету отснял, но человек в штатском изъял. Стало быть, теперь «дело серебристых» пойдет куда следует. Как прикажете работать в таких условиях? Но деньги на счет Заховалера Семена Аркадьевича поступили. Назвался груздем – полезай в кузов.

Крытый кузов заводского грузовичка теперь казался Ивану по меньшей мере клеткой со львами. Заглянуть в него первым он никогда не отваживался, но старался послать шофера Ваську Стригалева, а тот ржал. Хорош смех… Федор вернулся из госпиталя бледный, стриженый, как после тифа. Сегодня Васька, выйдя из кабины, хлопнул дверцей, плеер в ухи и пошел. Иван мысленно перекрестился и сунул голову под синий тент аки в пасть львину. В глазах у него потемнело: на таре сидели они – разъедали воблу, облизывая серебристые губы. Ага, разъедали, но выплюнули от смеха, подавились, стали стучать друг дружку по твердым спинам, когда Иван в своих галифе пошатываясь побрел к складу. Артиллерист Вася Раменков, еще при жизни оглохший от канонады, приставал к товарищам: «Ну что, что он сказал? ничего? гы-ы!» В Ивановой комнатушке сидела Дуня. Господи, Иван, ты не болен? нет? знаешь, мы никак не можем найти этих… ну, серебристых… сделай милость, помоги! Иван, ничего не ответив, повалился ничком на кровать. Неизвестные солдаты вылезли из кузова и пошли, разминая затекшие ноги, к своему потайному ходу.

После первого мая Федор Стратилатов, на себя непохожий, наконец вывел из Настасьиного сарая новый мотоцикл. Поехал в Кочнёво за данью. Увидал Ивана – на том и вовсе лица не было. Точь-в-точь цыпленок, наполовину придушенный глупой собакой. Непонятно, кого из них двоих тогда изрешетили. Ну что, Ваня, кто тебя достал? убью на фиг! Федя, они как бы давно убитые… Федор перекрестился и ответил без боязни: «Дивны дела твои, Господи! меня тут один такой навестил… летчик… говорят, потом разбился по новой… опять на том свете… неприкаянные души. Ходи в церковь, Ваня… у тебя она под боком… так верней будет». Иван не стал спорить – другого выхода он не видел.

Федор получил причитающееся и отчалил – никого не опечалил – не в город, а куда глаза глядят. Глаза глядели в весенние поля. Сквозили чуть зеленые перелески. Легкая даль синела – готовый фон для иконы. Прилежные богомазы где-то брались за кисть. Федору захотелось обогнуть березовый мысок. Свернул на проселок и сразу наткнулся на палатку-серебрянку.

Неизвестных солдатиков было семеро, к ним присоединились еще трое дедков за восемьдесят с комплексом Льва Толстого – уйти из дому – Ильич, Лукич и Кузьмич. Все они воевали, тут комар носу не подточит, однако в палатке стало тесновато. Федора Стратилатова узнали, обласкали, напоили старчеусовской водкой. Поглядел на этикетку, повертел в руках бутылку, вздохнул и промолчал. Будем считать, что это фирменная, не поддельная… вор у вора дубинку украл. А как мой тезка? Кто? Федор Кабанов? Его залатали… стоит как миленький на месте, и цветочки тама. «Нет, ты послушай, – встрял дедушка Кузьмич, – в Германии у фашиста побежденного какая пенсия и какая у нас? победители называется… жрать нечего… какое жрать… выпить нечего!» Намек поняли, старику подлили, но, судя по его насупленным бровям, тема не была исчерпана. Так, на минутку притих. Стало слышно: снаружи кто-то ходит.